Митчелл поглядел на Лайона с интересом.
— Ну то, что Техас, — это детективом быть не надо. Но почему Сан‑Антонио?
— Рисунок на шляпе характерный… Я там работал год. Но, впрочем, могу и ошибиться. Техас велик.
Митчелл взглянул одобрительно.
— Да, Техас велик, вы правы. И никто из тех, кто нас, техасцев, толком не понимает, не сможет с нами нормально работать.
— Штат одинокой звезды… — Лайон бросил на Уоррена Митчелла быстрый взгляд, подумав про себя: «Может, уже хватит лирики?»
— Отец купил здесь землю за бесценок, — рассказывал Митчелл, отхлебнув из низкого широкого стакана. — И построил несколько домов. Тот, из‑за которого вы сегодня ко мне пришли, построен среди первых, а этот, где мы с вами сидим, уже позже. И благодаря тому, что отец купил тогда эту землю и пригнал сюда строителей, я имею возможность сейчас здесь с вами сидеть, пить этот бурбон восемнадцатилетней выдержки и ни о чем особенно не беспокоиться. Как понимаете, я не бездельник. — Уоррен вытянул к Лайону большие красные руки — руки ковбоя и строителя, не человека, просидевшего век за письменным столом. — Я всю жизнь работал, и зарабатывал, и детей вырастил, и то, что оставил отец, удвоил. Утроил даже. Но он начинал на ровном месте, когда сюда приехал, а я шел по его следам. Разницу вам, может, и трудно различить, но она огромная. Отец рисковал всем. А мне в жизни полно встречалось людей, да и вам, наверное, — Уоррен отхлебнул снова, — которые теоретически все знают и умеют, но вот рисковать — ни разу в жизни не рисковали…
— Вы по‑прежнему владеете всеми этими домами?
— Некоторыми, скажем так. Вот Шеппард‑Хауз, по поводу которого вы ко мне явились, доктор Фелпс меня просто уговорил продать, я этого совсем не хотел. Что, вы там были? — И, увидев, что Лайон помотал головой, продолжил: — Ну так побываете еще. Дом в этом огромном городе — единственный в своем роде. Второго такого просто нет. И не собирался я его продавать, но вы же не знали Фелпса? Он, если чего‑то ему в голову взбредет, всегда своего добивался… Был из тех, кто рискует и не боится, — с такими работать трудно, но в результате — хорошо. Они — надежные. Но неудобные для многих.
— Кому же профессор Фелпс был неудобен?
— А вот это вы с вашими коллегами, как я понимаю, сейчас и выясняете. — Митчелл прищурился. — Политикам, это ясно. Да, потом, и коллегам‑медикам многим, наверное, его позиция была не в жилу. Вы человек здоровый, я тоже, бог милостив, но каковы у нас медицинские страховки и сколько людей их просто не может купить — это вы наверняка знаете. Но система сложилась десятилетиями и многих людей, особенно богатых, вполне устраивает. Попытайтесь что‑то изменить — тут же кричат о социализме и пугают Кубой…
Я — человек совсем небедный, — Митчелл сделал паузу, — но я живу, как отец научил, и своих детей так же воспитал. Чем больше у тебя есть, тем больше ты должен думать о тех, у кого этого нет… А социализм — этим пусть политики друг друга пугают.
Лайон слушал, не перебивая. В конце концов, это все — об убитом Фелпсе, и все правда — он многим мешал. И кто знает, кто нажал курок — и кто велел нажать?
Дождавшись паузы, он спросил у Митчелла:
— О Шеппард‑Хаузе всякое говорят. Что странная у этого дома история. Вроде даже привидения там появлялись?
— Стыдно вам, молодой человек. Вы хоть раз в жизни видели привидения? Вы посмотрите на этот научно‑технический прогресс, который сейчас на каждом шагу. Интернет, скайп, социальные сети — вы в скольких состоите? На Фейсбуке проводите полдня, на Твиттере, где еще?
— Но это — черта нашего времени, — возразил Лайон. — Без этого сейчас никакая работа невозможна!
— Странно… А как же все эти работы делались лет двадцать назад, не говорю — пятьдесят? Да нет! — Уоррен махнул рукой. — Вы мне не начинайте рассказывать о необходимости всего этого и полезности. Просто — не знаю, задумывались ли вы об этом или нет, — все в этом мире двояко. Атомную бомбу сделали раньше атомной электростанции. И этот ваш интернет — он прекрасен и необходим, но сколько порнухи, насилия, убийств — и никак от этого не защитишься. Опять же — личная ваша жизнь, ничего не осталось, что вам принадлежит, только вам одному. Вот настоящие привидения, а вы мне о чем говорите?
— А я вам говорю о странностях Шеппард‑Хауза. Они на самом деле есть или выдумки все это?
Уоррен сделал долгую паузу.
— Я бы вам по‑хорошему мог сказать, что ничего такого не было, и все тут. Но вы умеете слушать. И когда я за бутылкой выходил и вернулся в комнату, вы поднялись с кресла. Не знаю, кто ваши родители, но вас хорошо воспитали. Поэтому давайте я порассуждаю вслух, а вы послушайте. Может быть, вам это пригодится, может быть — нет. Но ссылаться на меня вы не будете ни в коем случае. А если даже сошлетесь — я ничего не подтвержу, а факты… Нет никаких фактов. Ни у кого.
Значит, первым арендатором Шеппард‑Хауза был Джей Хонкин — тогда замечательный актер, звезда Голливуда. Как все голливудские звезды тогда и сейчас, пользовался бешеным успехом. Потому он и въехал в Шеппард‑Хауз. Дом ему понравился — это само собой, но и то его привлекало, что далеко это было от тогдашнего города, вроде бы небольшое загородное имение. И поклонницы его здесь не так доставали. Конечно, у него еще был дом, в Беверли‑Хиллз, там он вел, так сказать, светскую жизнь. А здесь — прятался от докучливых почитательниц. В доме постоянно жили трое — служанка Сесилия, дама средних лет, английского воспитания — так мой отец рассказывал, захотите — покажу фотографии, есть где‑то старый альбом. Такая пуританка с поджатыми губами. Она вроде бы и не улыбалась никогда. Шофер Дэвид — он водил для Джея «Линкольн L» — тогда, в начале двадцатых годов двадцатого века, — последний писк моды. И еще жила в доме любимая женщина Джея — Анжелика Кресчент…
Лайон уже окончательно попрощался с заранее намеченным жестким расписанием. Ладно, опять будет рабочий вечер, переходящий в ночь, — ему не привыкать. Удивляло другое — Уоррен Митчелл, очевидно, вообще способный рассказчик, вел разговор так, как будто все это видел своими глазами.
— Нет, я родился в тридцатом… — Митчелл спокойно поглядел на Лайона. — Просто вы уже поняли — я очень любил отца, до сих пор у меня мало что есть дороже этих воспоминаний. Нас было в семье трое детей — две старших сестры и я. И отец не то чтобы очень меня выделял, он всегда и везде старался быть справедливым, такой у него пунктик был, но все равно — меня и наказывали строже в случае чего, но и перепадало многое такое, чего сестры не знали. Он меня и на охоту брал, и на рыбалку. А так как человек он был простой, по‑моему, и школу не окончил, не то что университет, то рассказывал мне вместо литературных историй истории из жизни.
И из техасского его прошлого — как они там стада пасли и с непокорными индейцами воевали, и потом — из Калифорнии. Его самого в этих рассказах не было, но умел он говорить так, что я до сих пор некоторые истории помню. А истории иногда бывали очень даже страшненькие.
