– Можем обучить ремесленников, которые изготавливают аркебузы, – сказал Скацз. – Сейчас бессмысленность их работы очевидна. Оружие, что стреляет один раз, слишком неудобно в обращении. Существенно уступает в силе приличному арбалету, а действует медленнее. А вот это…
Мэр задумчиво кивал головой:
– Вы правы. Это стоит любых усилий. Те дурацкие орудия даже сравниться с ним не могут.
Скацз еще раз пригубил вино, погладил рукой балантхаст медленным ласкающим движением.
– Возможности поразительны. – Он посмотрел на меня испытующим взглядом. – Я бы взял его на время, чтобы провести пару опытов. Посмотреть, что он делает.
– Магистр…
Скацз потрепал меня по плечу:
– Не беспокойтесь, мы будем очень бережно с ним обращаться. Но исследовать его я должен. Убедиться, что он действительно не использует магии, которая вернется к нам сторицей. – Взгляд его стал многозначительным. – Слишком много предложенных способов борьбы с терновником так или иначе неявно использовали магию. Скажем, сильный огонь, сжигающий заросли, но когда они сгорали, оказывалось, что магия, затраченная на его разведение, возвращала вдвое больше терновника, чем сжег огонь.
– Но в балантхасте магия не используется! – возразил я.
Скацз посмотрел на меня:
– Разве ты магистр, чтобы знать наверняка? Человек может не подозревать, что пользуется началами магии, просто из‑за своего невежества. Ты же сам признал, что в этом устройстве действует нечто уникальное. – Он взялся за балантхаст. – Это ненадолго, алхимик. Лишь для того, чтобы удостовериться.
Мэр внимательно посмотрел на меня.
– Не тревожься, алхимик. Мы не присвоим причитающуюся тебе награду. Но мы слишком многим рискуем. Если положим тяжесть своей власти на чашу весов, склоняющуюся к гибельному пути Таказа, а не к спасительной дороге Мары… сам понимаешь.
Я едва не вывихнул себе мозг, пытаясь найти причину для отказа, но голос изменил мне, а Джайала в этот момент вновь закашлялась. Я обернулся к ней в тревоге. Звук был – как от режущего ножа.
Скацз начал складывать устройство.
– Давай, – сказал он. – Займись дочкиным здоровьем. Сам видишь, что она устала. А мы пришлем за тобой, и очень скоро.
Джайала закашлялась сильнее.
– Бедное создание, – тихо сказал мэр. – Кажется, у нее чахотка.
– Нет‑нет, – поспешно возразил я. – Это что‑то другое. Простуда такая – начинает кашлять, и ей трудно остановиться.
Скацз вынул балантхаст у меня из рук.
– Ну, вот и займись ею, – сказал он. – Вези малышку домой и согрей. Мы скоро за тобой пошлем.
Джайала кашляла всю дорогу до дома. Глубокие мучительные припадки складывали ее пополам. Когда мы подошли к двери, она продолжала кашлять.
Пайла обратила ко мне гневный вопрошающий взгляд:
– Бедная девочка совсем измоталась! Где вас носило?
Я покачал головой:
– Устройство им понравилось, и они захотели поговорить. А потом выпить за успех. И еще поговорить.
– И вы не могли забрать бедную девочку домой?
– А как? – спросил я. – «Благодарю вас, господин мэр и господин магистр, но мне пора, а эти утраченные вина Джандпары меня, спасибо, не интересуют. Назовите цену, и я продам вам планы балантхаста, всего наилучшего?»
Джайала закашлялась еще сильнее. Пайла бросила на меня мрачный взгляд и повела девочку прочь.
– Пойдем в лабораторию, детка, я уже развела там огонь.
Я смотрел им вслед, беспомощный и раздосадованный. Предполагаемый триумф обернулся чем‑то непонятным. Мне не понравилось, как себя вел под конец Скацз. Все его слова были абсолютно разумны, и все же его поведение чем‑то меня тревожило. И речи мэра. Все слова правильные, придраться не к чему. Но тревога не оставляла меня.
Я поднялся к себе в комнаты, пустующие теперь, если не считать горки одеял и сундука для одежды.
Я становлюсь подозрителен? Превращаюсь в безумца, шарахающегося от каждой тени? Я знал когда‑то одну женщину, когда был моложе, и она вот так сошла с ума. Она была стеклодувом, делала чудесные подвески, светившиеся внутренним огнем, будто горящие изнутри. Гений света. И что‑то поселилось у нее в голове, что заставляло ее подозревать всех. Она уверилась, что даже муж и дети против нее злоумышляют, и в конце концов бросилась в реку, спасаясь от демонов Трехсот Тридцати Трех Залов, видимых только ей.
Я вот так же теперь всех подозреваю? Пошел по той же дороге?
Мэр и магистр все сказали честно.
Я расстегнул жилет, поразившись, как он выносился до ниток. Красно‑синяя вышивка постарела и вышла из моды. Потертый, старый – как все, кроме балантхаста. Вот он действительно блестит. Я столько надежд вложил в эту идею, столько лет провел…
В дверь постучали.
– Да?
Заглянула Пайла:
– Джайала все кашляет, не перестает. Вы нужней.
– Да, конечно. Я скоро приду.
Пайла сказала, поколебавшись:
– Наверное, лучше прямо сейчас. Очень плохо. Кровь. Если не скажете свои заклинания, добром не кончится.
Я перестал расстегивать пуговицы. Страх проник в сердце тонкой струйкой.
– Ты знаешь?
Пайла улыбнулась:
– Слишком долго я на свете живу, чтобы гадать. – Она рукой показала мне на дверь: – Не беспокойтесь о своих одеждах. Вашей дочери все равно, как вы выглядите.
Она заторопила меня вниз по лестнице, в мастерскую. Джайала свернулась на изразцах у огня, ее тряс кашель, время от времени переходящий в спазмы. На полу виднелась лужица крови, краснее роз, ярче рубинов.
– Папа… – прошептала Джайала.
Я обернулся. Рядом со мной стояла Пайла, держа в руках книгу заклинаний магистра Аруна.
– Ты все мои тайны знаешь? – спросил я.
Пайла ответила с печальным видом:
– Только те, что необходимы.
Она подала мне остальные ингредиенты заклинания и побежала закрывать ставни, чтобы никаких признаков нашей магии не видно было снаружи.
Я смешал ингредиенты, нанес их на лоб Джайалы, обнажил ее худую грудь. Дышала моя девочка, как мехи, – тяжело и громко, с брызгами крови и хрустом, подобным сухой листве. Когда я закончил приготовления и взял книгу магистра Аруна, у меня тряслись руки.
Произнес слова, и магия потекла из меня в мое дитя.
Постепенно она стала легче дышать. Исчез мучительный лихорадочный взгляд, глаза стали обычными, и хрипы стихли – кровавые очаги закрылись.
Приступ ушел так же быстро, как начался, оставив за собой лишь сернистую вонь магии.
