Память нужна нам только для счастья, подумал Маркус.
Клементе был с ним очень терпелив. Подождал, пока он придет в себя, потом привез в Рим. В последующие месяцы понемногу посвящал его в то немногое, что знал о его прошлом. Рассказал о том, что его родина – Аргентина. О его родителях, которые уже умерли. О причине, по которой он находился в Италии, и, наконец, о его задаче. Клементе не определял это как работу.
Тренировал его, точно так же, как Девок много лет назад. Это не составило труда, он должен был только усвоить, что определенные вещи в нем уже заложены, нужно вытащить их на поверхность.
«В этом твой талант», – твердил Клементе.
Иногда Маркус не хотел быть таким, каким был. Иногда он хотел быть как все. Но достаточно было взглянуть в зеркало, чтобы понять, насколько это неосуществимо, поэтому Маркус избегал зеркал. Шрам служил роковым напоминанием. Тот, кто пытался убить его, оставил этот сувенир на виске, ведь смерть – единственная вещь, о которой забыть невозможно. Каждый раз, глядя на жертву, Маркус осознавал, что сам побывал в таком положении. Он чувствовал, что подобен мертвым, обречен на то же одиночество.
Проститутка, выловленная из бассейна, была вроде зеркала, а зеркал Маркус пытался избегать.
Сцена сразу привела на память картину Караваджо «Смерть Пречистой Девы». Богоматерь на картине изображена бездыханной, ложе, на котором простерлось Ее тело, напоминает стол в морге. Вокруг Нее – ни религиозных символов, ни мистической ауры. В отличие от изображений, где Она обычно представала созданием то ли небесным, то ли земным, здесь Мария – мертвое тело, покинутое, бескровное, с раздутым животом. Говорили, будто художника вдохновил труп проститутки, выловленный из реки, поэтому заказчики отвергли картину.
Караваджо брал сцену повседневного ужаса и придавал ей священный смысл. Заставляя персонажей играть другие роли, превращал их в святых или в умирающих Дев.
Впервые приведя Маркуса в церковь Сан-Луиджи деи Франчези, Клементе велел ему вглядеться в «Мученичество святого Матфея». Потом предложил лишить эти фигуры какой бы то ни было сакральности, смотреть на них как на обычных людей, замешанных в преступлении.
– Что ты теперь видишь? – спросил Клементе.
– Убийство, – ответил Маркус.
То был первый урок. Тренировка для таких, как он, всегда начиналась с этой картины.
– Собаки не различают цветов, – заявил его новый учитель. – Зато мы их видим слишком много. Убери лишние, оставь только белый и черный. Добро и зло.
Но очень скоро Маркус понял, что он в состоянии видеть и другие оттенки. Тона, которые ни собакам, ни людям не дано воспринять. Вот в чем заключался его настоящий талант.
При этом воспоминании его внезапно охватила тоска. По чему он томился, Маркус и сам не знал. Но порой накатывали странные ощущения, без всякой причины.
Было поздно, но домой идти не хотелось. Не хотелось засыпать, чтобы снова столкнуться со сновидением, которое его возвращало назад, в Прагу, к тому моменту, когда его убили.
Потому что я умираю каждую ночь, сказал он себе.
Ему хотелось оставаться здесь, в этой церкви, которая стала его тайным прибежищем. Он часто возвращался сюда.
В тот вечер он там был не один. Кучка людей вместе с ним дожидалась, пока прекратится дождь. Только что закончился скрипичный концерт, но священники и сторожа не решались выставить на улицу немногочисленных слушателей, которые еще не разошлись. И музыканты взялись играть для них новые мелодии, помимо ожиданий продлевая приятный вечер. За стенами бушевала буря, но музыка противостояла громам, вселяя радость в сердца.
Маркус стоял в сторонке, как всегда. В Сан-Луиджи деи Франчези его особенно привлекал шедевр Караваджо. Мученичество святого Матфея. В этот раз он позволил себе взглянуть на картину глазами обычного человека. Из полумрака бокового придела заметил, что свет, озаряющий сцену, находится внутри картины. Он позавидовал таланту Караваджо – видеть свет там, где остальные видят полумрак. Совершенная противоположность тому, что умеет он.
Но, именно наслаждаясь этим прозрением, Маркус непроизвольно чуть скосил глаза налево.
Молодая женщина, насквозь промокшая, из глубины нефа наблюдала за ним.
В этот миг что-то в нем оборвалось. Кто-то впервые посягал на его анонимность, невидимость.
Маркус отвел глаза и поспешил к ризнице. Девушка двинулась следом. Он должен был от нее оторваться. Вспомнил, что с этой стороны есть другой выход. Ускорил шаг, но все-таки слышал, как скрипят по мрамору туфли на резиновой подошве: она продолжала преследование. Гром грянул прямо над его головой, заглушая прочие звуки. Чего может хотеть от него эта женщина? Маркус вошел в вестибюль, примыкающий к задней части церкви, увидел впереди дверь. Ринулся к ней, открыл, почти облачился в саван дождя, когда она заговорила.
– Стой.
Никаких криков. Наоборот, ровный, холодный тон.
Маркус остановился.
– Теперь повернись.
Он повиновался. Темноту рассеивал только слабый свет уличных фонарей, ближний находился у самого порога. Но этого мерцания было достаточно, чтобы различить пистолет в руке женщины.
– Ты меня знаешь? Знаешь, кто я такая?
Маркус задумался, перед тем как ответить.
– Нет.
– А моего мужа ты знал? – В ее словах не ощущалось гнева. – Это ты его убил? – В голосе прозвучало отчаяние. – Если ты что-то знаешь, говори. Иначе, клянусь, я убью тебя. – Она говорила искренне.
Маркус молчал. Стоял неподвижно, опустив руки. Глядел ей в глаза, но не испытывал страха. Скорее, сострадал.
Глаза женщины заблестели.
– Кто ты такой?
В эту минуту молния полыхнула совсем близко, предвещая раскат грома более сильный, чем предыдущие, – оглушительный. Фонари мигнули и погасли. Улица вместе с ризницей погрузились в темноту.
Но Маркус бежал не сразу.
– Я – священник.
Когда фонари зажглись снова, Сандра увидела, что он исчез.
Год назад. Город Мехико
Такси медленно продвигалось по улицам, которые в час пик были забиты транспортом. По радио передавали латиноамериканские мелодии, они смешивались с другими, звучащими из других машин, застрявших в пробке: окна во всех были открыты из-за жары. Результатом явилась невыносимая какофония, хотя охотник заметил, что каждый водитель все равно умудрялся слушать свой собственный мотив. Он попросил включить кондиционер, но ему ответили, что кондиционер сломан.
В городе Мехико стояла тридцатиградусная жара, и влажность к вечеру увеличивалась. Все это усугублялось облаком смога, накрывшим столицу. Потому охотник и не хотел здесь надолго задерживаться. Завершит работу и сразу уедет. Но несмотря на неудобства, мысль о том, что он добрался до места, будоражила.
