– Инспектор, мне опять требуется помощь.
– Для этого я здесь. – Он был в хорошем настроении.
– Тебе что-нибудь известно об обыске, который наши в последние дни произвели на вилле в окрестностях Рима? Дело, должно быть, крупное. – Это наверняка так: не зря Шалбер без зазрения совести поставил там прослушку.
– Ты что, газет не читаешь?
Сандра изумилась:
– Я что-то пропустила?
– Мы прижали серийного убийцу. Народ сам не свой до таких историй, странно, что это прошло мимо тебя.
Об этом, наверное, говорилось в выпуске новостей, но Сандра поздно включила телевизор.
– Просвети меня.
– У меня мало времени. – Вокруг Де Микелиса слышались голоса, инспектор отошел, чтобы поговорить спокойно. – Так вот, Джеремия Смит, четыре убийства за шесть лет. Четыре дня назад с ним случился инфаркт. Ему оказали помощь и заодно обнаружили, что это монстр. Он сейчас в больнице, одной ногой в могиле. Дело закрыто.
Сандра призадумалась:
– Хорошо. Окажи мне услугу.
– Еще одну?
– И немаловажную.
Де Микелис пробормотал что-то себе под нос:
– Выкладывай…
– Следственное поручение, чтобы я могла заняться этим делом.
– Надеюсь, ты шутишь.
– Хочешь, чтобы я начала расследование без какого-либо прикрытия? Ты знаешь, что с меня станется.
Де Микелис какое-то время размышлял.
– Рано или поздно ты все мне объяснишь, ведь так? Иначе нужно быть последним кретином, чтобы довериться тебе.
– Можешь на это рассчитывать.
– Ладно, через час я тебе отправлю следственное поручение на факс квестуры в Риме. Придется сочинить какой-нибудь правдоподобный предлог, но с фантазией у меня все в порядке.
– Обязательно благодарить тебя?
Де Микелис рассмеялся:
– Разумеется, нет.
Он нажал на отбой. Сандра снова почувствовала, что она в игре. Постаралась забыть все, что сотворил с ней Шалбер, и только одним порадовала себя, сорвала злость на железнодорожном билете, который тот оставил ей на месте подсказок: порвала его на мельчайшие клочки и раскидала их по полу гостиничного номера. Сомнительно, чтобы Шалбер вернулся сюда и увидел эти знаки. Они наверняка больше не увидятся. Такое соображение ее немного кольнуло. Лучше об этом не думать. Сандра пообещала себе отправить произошедшее в самую глубину сознания. У нее и без того много дел. Пойти в квестуру, забрать поручение, раздобыть копии документов по делу Джеремии Смита. Она станет этим заниматься, повинуясь интуиции: если дело интересует пенитенциариев, значит оно далеко не закрыто.
8:01
Маркус сидел за длинным столом в одном из пунктов «Каритас». На стенах висели распятия и плакаты со Словом Божьим. Резкий запах бульона и зажарки плыл по трапезной. В этот час утра бездомные завсегдатаи пункта уже ушли, и на кухне начали готовить обед. Очередь на завтрак, как правило, выстраивалась с пяти часов. К семи бродяги возвращались на улицу; только если шел дождь или было холодно, иные немного задерживались. Маркус знал, что многие из них – разумеется, не большинство – были уже не в состоянии жить взаперти и отказывались размещаться где бы то ни было, в палатке ли, в спальне, даже на одну ночь. В большей степени это касалось тех, кто провел долгое время в тюрьме или в психиатрической лечебнице. Временное лишение свободы выбило у них почву из-под ног. И теперь эти люди не знали, откуда они взялись и где их дом.
Дон Микеле Фуэнте встречал их сердечной улыбкой, оделяя горячей едой и человеческим теплом. Маркус наблюдал, как он отдает распоряжения сотрудникам, стараясь, чтобы все было подготовлено к следующему нашествию отчаявшихся, которые безмолвно вторгнутся в трапезную через несколько часов. В сравнении с этим священником, с той миссией, какую он для себя избрал, Маркус чувствовал свою несостоятельность. Многое исчезло из его памяти, но также и из его сердца.
Покончив с делами, дон Микеле уселся напротив него:
– Отец Клементе предупредил меня, что вы придете, но сказал только, что вы тоже священник и что я не должен спрашивать вашего имени.
– Если вы ничего не имеете против.
– Я ничего не имею против, – подтвердил святой отец. Он был полноват, с пухлыми, постоянно красными щеками; его сутана была усыпана крошками и покрыта масляными пятнами. Лет пятидесяти, растрепанный, с маленькими руками. Круглые очочки в черной оправе, пластмассовые наручные часы, на которые он без конца смотрел; разношенные кроссовки «найк».
– Три года назад вы приняли исповедь, – сказал Маркус. Это не прозвучало как вопрос.
– Ну, с тех пор я успел выслушать много других.
– Однако ту вы должны были запомнить. Не каждый день доводится выслушать человека, стремящегося к самоубийству.
Дон Микеле, казалось, не удивился, но с его лица исчезло выражение сердечности.
– Как велят правила, я записал слова кающегося и передал их пенитенциариям. Отпустить грех я не смог, преступление, о котором поведали мне, было ужасным.
– Я прочел отчет, но хотел бы все услышать от вас.
– Зачем? – Вопрос походил скорее на мольбу, священнику явно не хотелось возвращаться к минувшему.
– Для меня было бы важно восстановить первоначальное впечатление. Мне нужно уловить каждый нюанс беседы.
Это вроде бы убедило дона Микеле.
– Было одиннадцать вечера, мы уже закрывались. Помню, я заметил, как этот человек стоит на противоположной стороне улицы. Он торчал там весь вечер, и в конце концов я понял, что он набирается смелости, чтобы войти. Когда последний посетитель вышел из трапезной, он наконец решился. Направился прямо ко мне и попросил его исповедовать. Я не видел его никогда прежде. На нем были толстое пальто и шляпа, он так и не снял ни то ни другое, как будто торопился уйти. И наша беседа проходила второпях. Он не искал ни утешения, ни понимания, просто хотел облегчить душу.
– Что в точности он сказал?
Священник поскреб седую бороду, неухоженную и клочковатую.
– Я сразу понял, что он близок к какой-то крайности. В его жестах, в голосе было столько страдания, что я уверился в серьезности его намерений. Он знал: за то, что он собирается содеять, нет прощения, но пришел не затем, чтобы ему отпустили грех, которого он еще не совершил. – Священник помолчал. – Он просил прощения не за ту жизнь, с которой собирался покончить, а за ту, которую уже отнял.
Дон Микеле Фуэнте был священником, который трудился в миру, постоянно соприкасаясь со всей мирской грязью. Но Маркус не осуждал его за эти колебания: ведь он и в самом деле выслушал исповедь в смертном грехе.
– Кого он убил и почему?
