— Говорю вам как врач: нет.
Потом старик сказал:
— Знаете, я, пожалуй, пришлю вам некоторые здоровые сладости. Не могу отказать себе в таком удовольствии.
— Мисс Квестед, у профессора Годболи изумительные сладости, — сказал Азиз, не сумев скрыть печаль. Он бы и сам с удовольствием одарил дам сладостями, но у него не было жены, которая могла бы их приготовить. — Эти сладости помогут вам ощутить настоящий вкус Индии. Я же человек бедный, мне нечего вам предложить.
— Не понимаю, почему вы так говорите, вы же сами пригласили нас к себе.
Азиз снова пришел в ужас, вспомнив свою нищую лачугу. Господи, как ловко эта глупая девчонка поймала его на слове! Что делать?
— Да-да, — закричал он, — все остается в силе. Я приглашаю вас в Марабарские пещеры!
— Это просто восхитительно.
— О, это просто великолепно в сравнении с моими жалкими сладостями. Но разве мисс Квестед не побывала уже в пещерах?
— Нет, я даже не слышала о них.
— Не слышали? — в унисон воскликнули оба. — О Марабарских пещерах в Марабарских холмах?
— В Клубе вообще не происходит ничего интересного. Там только играют в теннис и сплетничают.
Старик промолчал, посчитав, вероятно, что для мисс Квестед было неприлично так отзываться о своей расе, и, может быть, боясь, что если он согласится с ней, то она расскажет своим о его нелояльности. Молодой человек, однако, отреагировал по-иному.
— Я знаю, — сказал Азиз.
— Так расскажите мне все, что хотели, иначе я так никогда и не пойму, что такое Индия. Это те самые холмы, на которые я иногда смотрю по вечерам? И что это за пещеры?
Азиз принялся рассказывать, но по ходу его рассказа выяснилось, что сам он никогда не бывал в пещерах, а лишь «намеревался» там побывать, но ему все время мешала работа или личные дела. Профессор Годболи шутливо поддел его:
— Мой дорогой юный господин, приходилось ли вам слышать присказку о чайнике и котелке?
[18]
— Велики ли эти пещеры? — спросила Адела.
— Нет, не очень.
— Расскажите мне о них, профессор Годболи.
— Почту за честь. — Он удобнее уселся на стуле, лицо его стало суше и серьезнее. Мисс Квестед протянула сигаретницу ему и Азизу, а потом закурила сама. Выдержав паузу, Годболи не спеша заговорил: — В скале есть вход, через этот вход люди и попадают в пещеру.
— Это такие же пещеры, как на Элефанте?
— О нет, нет. В тех пещерах есть изваяния Шивы и Парвати. В Марабаре нет никаких изваяний.
— Но это, несомненно, священные пещеры, — сказал Азиз, стремясь вставить и свое слово.
— Нет, никоим образом.
— Но они же как-то украшены.
— О нет.
— Хорошо, но тогда почему они так знамениты? Мы же постоянно твердим о знаменитых Марабарских пещерах. Может быть, это пустое бахвальство?
— Нет, я бы так не сказал.
— Ну, тогда опишите их этой леди.
— Для меня это будет большим удовольствием.
Он действительно предвкушал удовольствие, но Азиз хорошо понимал, что кое-что Годболи удержит при себе. Он понял это, потому что и сам в подобных ситуациях страдал от такого же утаивания. Иногда, к полному отчаянию майора Каллендара, Азиз уклонялся от описания важных обстоятельств, велеречиво рассказывая о массе никому не нужных мелочей. Майор обвинял Азиза в неискренности и был в общем-то прав, хотя и не вполне. Скорее можно было сказать, что какая-то неподвластная Азизу сила капризно накладывала печать на его ум. Теперь точно так же вел себя и ум Годболи — непреднамеренно и непроизвольно он что-то скрывал. Если бы Азиз смог тонко подбодрить Годболи, то, вероятно, профессор смог бы снова овладеть собственным умом и сказать, например, что Марабарские пещеры знамениты своими сталактитами. Азиз попытался это сделать, но безуспешно.
Диалог между тем оставался непринужденным и дружеским, и Адела не чувствовала этих сильных подводных течений. Она не знала, что сравнительно простой ум мусульманина столкнулся здесь с Древней Тьмой. Азиз играл в захватывающую игру. Он пытался справиться с излюбленной человеческой игрушкой, но она отказывалась повиноваться. Правда, если бы даже Азиз смог, то ни он, ни профессор Годболи не получили бы от этого ни малейшего преимущества, но сама попытка очаровывала Азиза — она заменяла ему абстрактное мышление. Он продолжал вставлять свои замечания, возражал, оппонент опрокидывал его возражения, даже не замечая сути этих попыток, но в итоге так ничего и не сказал об исключительности Марабарских пещер.
В разгар этого милого разговора появился Ронни.
С раздражением, какое он даже не пытался скрыть, он крикнул из сада:
— Что происходит у Филдинга? Где моя мать?
— Добрый вечер, — холодно откликнулась Адела.
— Собирайтесь, нам надо успеть на поло.
— Я думала, игры сегодня не будет.
— Все поменялось. Приехали несколько офицеров. Едем, по дороге я все расскажу.
— Ваша матушка очень скоро вернется, — произнес профессор Годболи, почтительно поднявшись со стула. — Экскурсия по нашему бедному колледжу едва ли будет продолжительной.
Ронни не обратил ни малейшего внимания на слова профессора и по-прежнему обращался исключительно к Аделе; он специально ушел пораньше с работы ради того, чтобы забрать ее на поло, которое — по его мнению — не могло не доставить ей удовольствия. Грубость в отношении двух индийцев не была рассчитанной, но Ронни представлял себе только официальные отношения с ними, а ни один из этих людей не был его подчиненным. Как частные лица они ускользнули от его сознания.
Азиз, однако, не собирался никуда ускользать. Последний час почти задушевного разговора настолько увлек его, что он хотел продолжения. Азиз не последовал примеру Годболи и не встал со стула; с вызывающим дружелюбием он обратился к Ронни:
— Присоединяйтесь к нам, мистер Хислоп; присаживайтесь. Ваша мама сейчас придет.
Ронни отреагировал приказом одному из слуг Филдинга немедленно разыскать хозяина.
— Он может вас не понять, — сказал Азиз и повторил распоряжение на местном наречии.
Ронни был готов вспылить; ему был хорошо знаком такой типаж — собственно, он знал все их типажи, а этот был один из наихудших — испорченный вестернизацией. Но Ронни сам был слугой — слугой короля, и его обязанностью было всячески избегать «инцидентов». Он промолчал, игнорируя провокацию Азиза. Азиз же и в самом деле провоцировал. Все, что он говорил, было неприкрытой, бросающейся в глаза дерзостью. Крылья Азиза были подрезаны, но он не собирался падать без борьбы. Он не ставил целью дерзить мистеру Хислопу — в конце концов, Ронни не сделал ему ничего плохого, — но этот англичанин должен был стать человеком, для того чтобы к Азизу вернулось душевное спокойствие. Он не стал елейно льстить мисс Квестед, чтобы заручиться ее поддержкой, или с неестественной бодростью обращаться к профессору Годболи… Квартет был поистине живописным: трепещущий от своего унижения Азиз, Адела, охваченная отвращением, дымящийся от злости Ронни и брахман, хладнокровно, сверху вниз наблюдающий за ними с таким видом, словно не происходило ничего необычного. Так подумалось Филдингу, наблюдавшему из сада эту сцену, поставленную среди синих колонн его великолепного зала.
