— Да, очень понравился.
— Пообещайте, что вы обратитесь к нам, если у вас возникнут неприятности.
— У меня не бывает неприятностей.
«Он уходит, этот странный, необычный человек. Как мне хочется, чтобы в его жизни не было печалей», — думал Азиз, оставшись один. Восхищение Филдингом прошло, уступив место покровительству. Азизу было трудно восхищаться человеком, который в отношениях с ним выложил на стол все свои карты. При ближайшем знакомстве оказалось, что Филдинг был сердечным и простым человеком, но ему недоставало мудрости. Искренность в присутствии Рама Чанда, Рафи и прочей компании была опасна и неуместна. Из нее не могло выйти ничего хорошего.
Но он не оставит в беде своего нового друга, нового брата. Это решено, их дружба скреплена фотографией, доверием, возникшей сразу горячей симпатией. Он уснул в счастливых воспоминаниях о прошедших двух часах — поэзия Галиба, женская красота, старина Хамидулла, добрый Филдинг, его честная жена и дорогие его сердцу мальчики. Он незаметно оказался там, где у этих радостей не было врагов, где цвели вечные сады, где чистая вода лилась по мраморным ступеням, где к небу тянулись купола, по основанию которых черным по белому были начертаны девяносто девять имен бога.
Часть вторая
ПЕЩЕРЫ
XII
Ганг, хотя он и берет начало в ногах Вишну и протекает сквозь волосы Шивы, не самая древняя река в мире. Геология смотрит дальше религии и знает о временах, когда ни реки, ни питающих ее Гималаев не было и в помине, и на месте нынешних святилищ Индостана простирался великий океан. Горы между тем росли, отложения ила вытеснили океан, боги расселись на вершинах гор, сотворили реку, и возникла Индия, каковую мы считаем существующей с незапамятных времен. Впрочем, Индия действительно очень и очень стара. В эпоху доисторического океана южная часть полуострова уже существовала, и возвышенности Дравидии были первозданной сушей. Дравидия видела, как эти возвышенности, понижаясь, незаметно переходили в Африку, а на севере медленно вздымались из воды к небу Гималаи. Эти возвышенности Дравидии — самая древняя часть мира. Их никогда не покрывала вода, и солнце, смотревшее на них на протяжении бесконечно долгих эпох, могло различить в их очертаниях формы, принадлежавшие ему до того, как земной шар был оторван от его груди. Если есть место, где мы можем прикоснуться к плоти солнца, то оно находится здесь, среди невероятной древности здешних холмов.
Но и они подвержены изменениям. По мере того как росла Гималайская Индия, эта первобытная Индия становилась все ниже и в наши дни почти сравнялась с округлой поверхностью океана. Возможно, в будущие эпохи океан зальет эти холмы, покроет слизью обожженные солнцем скалы и камни. Долина Ганга возвысится над ними, ибо и теперь мы видим, как северная область медленно наползает на южную. Большая часть скал и холмов остается нетронутой, но на краях камни уже погружены, где по колено, а где и по горло, в мягкую почву. В этих оконечностях каменистой местности есть что-то невыразимое, неизъяснимое словами. Они не похожи ни на что в мире, и при одном взгляде на них перехватывает дыхание. Скалы поднимаются к небу отвесно, словно охваченные безумием, не повинуясь никаким законам пропорции, каковым подчиняются холмы и скалы в других местах Земли. Здешняя местность невиданна, ее невозможно увидеть в самом прихотливом сне. Назвать их «сверхъестественными» — значит допустить присутствие призраков, но эти холмы древнее всех духов на свете. Индуизм поскреб и оштукатурил некоторые камни, но святилища здесь редки, словно паломники, которые всегда ищут чего-то необычного, обнаружили здесь слишком много чудес. Однажды какие-то садху поселились в пещере, но их выкурили оттуда, и даже Будда, который наверняка проходил здесь по пути к священному дереву в Бодх-Гая, обошел этот символ отречения более полного, чем его собственное, и история не оставила нам легенд о его борьбе или победе в Марабаре.
Местные пещеры описаны в деталях. Проход длиной восемь, высотой пять и шириной три фута ведет в круглое помещение диаметром около двадцати футов. В пещерах многочисленных холмов эта схема повторяется, и это, собственно, все, что можно сказать о Марабарских пещерах. Осмотрев одну пещеру, две, три, четыре, четырнадцать или двадцать четыре, путешественник возвращается в Чандрапур в полном недоумении — он и сам не знает, было ли впечатление интересным или скучным, да и было ли вообще. Путешественнику трудно обсуждать пещеры, трудно даже вспоминать их по отдельности, ибо они ничем не отличаются друг от друга: на стенах нет резных украшений, и даже осиные гнезда или летучие мыши не оживляют их, не придают ни одной из них неповторимость. Ничто, абсолютно ничто не привлекает в них внимания, а их репутация — а пещеры, несомненно, ею обладают — не зависит от человеческих слов. Создается впечатление, что окружающая холмы равнина или пролетающие мимо птицы берут на себя труд восклицать: «Как это необычно!» С тех пор как эта фраза повисла в воздухе, люди неосознанно вдыхают и усваивают ее.
В пещерах царит мрак. Даже когда солнце светит во вход, очень мало света проникает внутрь круглых камер. Смотреть там не на что, да и некому, до тех пор пока туда не забредает на пять минут посетитель и не чиркает спичкой. Немедленно в глубине камня вспыхивает второй огонек и начинает двигаться к поверхности стены, словно заключенный в скале дух. Странно, но стены круглой камеры отполированы до зеркального блеска. Два огонька сближаются в стремлении слиться, но не могут этого сделать, ибо один из них дышит воздухом, а второй камнем. Зеркало, инкрустированное разноцветными вкладками, разделяет влюбленных — изящные звездочки розовых и серых вставок, удивительные облачка, полупрозрачные, как хвосты комет или полуденная луна, подчеркивают мимолетную, ускользающую от взора жизнь гранита, видимую только здесь. В этих сжатых кулаках и пальцах камня, возвышающихся над наступающей грязью, была видна их нежная — нежнее, чем покров любого живого существа, — кожа, гладкая, как поверхность воды в безветренную погоду, и более чувственная, чем любовь. Свет усиливается, огоньки встречаются, касаются друг друга, целуются и гаснут. Пещера погружается во тьму и становится неотличимой от всех других.
Отполированы только стены камеры. Стенки входа оставлены необработанными, они дают о себе знать как запоздалая мысль после иллюзии собственного совершенства. Вход нужен, поэтому люди его и проделали. Но может быть, в глубинах гранита есть камеры, куда нет входа? Нет ли и там пещер, нераскрытых со времен пришествия богов? Говорят, что число таких пещер превышает число открытых — так же как число умерших превышает число живущих. Никто не знает, сколько этих пещер — четыреста, четыре тысячи или миллион. В них нет ничего, они были запечатаны до сотворения моровых поветрий и земных сокровищ. Если люди, исполненные природного любопытства, когда-нибудь вскроют их, то это ни на йоту не изменит соотношение добра и зла в нашем мире. Говорят еще, что одна из таких пещер находится внутри валуна, катающегося по вершине самого высокого из холмов, — это похожая на пузырь полость, лишенная потолка и пола, зеркала которой до бесконечности отражают друг в друге бесконечную, беспредельную тьму. Если валун упадет и расколется, то расколется и пещера, пустая, как пасхальное яйцо. Валун из-за пустоты внутри его покачивается на ветру и сдвигается с места, даже когда на него садится ворон. Отсюда и название валуна и его величественного пьедестала: Кава Дол.
