— На мисс Квестед было совершено нападение в одной из Марабарских пещер.
— О нет, нет, — выдохнул Филдинг, испытывая физическую тошноту.
— Она сумела ускользнуть — слава Богу.
— О нет, нет… Это не Азиз… не Азиз…
Филдинг энергично кивнул в подтверждение своих горячечных слов.
— Это невозможно, это… абсурдно.
— Я позвал вас, чтобы вы не подверглись всеобщему осуждению, каковое было бы неизбежным, если бы вас увидели рядом с ним в полицейском участке, — сказал Тертон, не обратив внимания на слова Филдинга. Собственно, он их скорее всего и не слышал.
Филдинг, словно в бреду, продолжал твердить: «О нет, о нет…», словно забыв о существовании других слов. Он просто физически чувствовал, как его с головой захлестывает волна чужого безумия, и пытался как-то с ней справиться. Надо каким-то образом вернуться в свой окоп, закрепиться, но Филдинг не знал, как это сделать, потому что не понимал безумцев. По жизни он всегда шел разумно и спокойно, до тех пор пока путь не преграждали непредвиденные трудности.
— Кто выдвигает это неслыханное обвинение? — спросил он, собрав волю в кулак.
— Мисс Дерек и… сама жертва… — Тертон был не в состоянии произнести имя мисс Квестед.
— Мисс Квестед сама обвинила его…
Тертон кивнул и отвернулся.
— Значит, она сошла с ума.
— Я не могу оставить без внимания это ваше высказывание, — сказал коллектор, столкнувшись с другим мнением и едва сдерживая рвущуюся наружу ярость. — Вы немедленно возьмете его назад. Вы позволяли себе подобное с самого начала вашего пребывания в Чандрапуре.
— Я прошу прощения, сэр. Я, безусловно, возьму мои слова обратно. — Он видел, что сидевший напротив него человек и сам был в полушаге от безумия.
— Мистер Филдинг, будьте так любезны объяснить, кто дал вам право разговаривать со мной в таком тоне?
— Новость потрясла меня, и прошу прощения за несдержанность. Я не могу поверить в виновность Азиза.
Тертон ударил кулаком по столу.
— Вы повторили свое оскорбление в еще более вопиющей форме.
— Осмелюсь вам возразить. — Филдинг тоже побелел, но продолжал стоять на своем. — Я ни в коей мере не подвергаю сомнению искренность этих двух леди, но обвинения, выдвинутые ими против Азиза, основаны на какой-то ошибке, и пяти минут будет достаточно, чтобы выяснить ее существо. Человек этот ведет себя вполне естественно; кроме того, я его знаю, и уверен, что он неспособен на подобную низость.
— Да, действительно, все основано на ошибке, — севшим от волнения голосом произнес Тертон. — Это и в самом деле так. Я служу в этой стране уже двадцать пять лет, — эти «двадцать пять лет», казалось, заполнили зал ожидания своей затхлостью и мелочностью, — и я твердо знаю, что из попыток англичан сближаться с индийцами не выходит ничего, кроме беды. Нормальное общение — да. Вежливость — несомненно. Но близость — никогда и ни при каких обстоятельствах. Я против этого, и всегда употреблял весь свой авторитет, чтобы предотвратить даже попытки сблизиться. Я управляю Чандрапуром шесть лет, и если до сих пор все шло гладко, то только потому, что оба народа свято придерживались этого правила. Новички пренебрегли им, и смотрите, что из этого вышло. Псу под хвост пошло все, чего я достиг. Репутация округа безнадежно испорчена. Я… я не знаю, чем закончится сегодняшний день, мистер Филдинг. Наверное, вы, человек, пропитанный прогрессивными идеями, знаете, а я — нет. Как бы мне хотелось вычеркнуть этот день из жизни, какой ужас, что я до него дожил. Это мой конец. Эта женщина, эта молодая женщина, невеста моего лучшего сотрудника, и то, что она — английская девушка, только что приехавшая из Англии — что она… И что я доживу до такого позора…
Эмоции захлестнули его, и Тертон, обессилев, умолк. Все, что он говорил, было, конечно, трогательно и исполнено достоинства, но какое отношение все это имело к Азизу? Никакого, если Филдинг был прав. Но эту трагедию было невозможно разрешить с двух точек зрения одновременно. Тертон решил отомстить за девушку, а Филдинг надеялся спасти Азиза. Надо пойти к Макбрайду, он всегда был приветлив с Филдингом, был разумен и, как рассчитывал Филдинг, обладал способностью сохранять ясность мышления в трудных обстоятельствах.
— Я приехал сюда из-за вас, когда бедняга Хислоп увез домой свою мать. Думаю, что я сделал для вас все, что мог. Сегодня в Клубе состоится неформальная встреча — надо обсудить ситуацию, но я сомневаюсь, что вы снизойдете до нас, вы вообще нечасто посещаете Клуб.
— Я непременно приду, сэр, и очень благодарен вам за чуткость и хорошее отношение. Могу ли я спросить, где сейчас находится мисс Квестед?
Тертон ответил с горестным жестом: девушка заболела.
— Одно другого хуже, — с чувством отозвался Филдинг.
Однако Тертон смотрел на Филдинга осуждающе, потому что тот сохранил ясную голову. Он не пришел в ярость от фразы «английская девушка, только что приехавшая из Англии», не бросился под знамена своей расы. Его интересовали только факты, несмотря на то что все стадо жаждало эмоций. Ничто не приводит англоиндийцев в большую ярость, чем светильник разума, продолжающий гореть, несмотря на решение сознательно его погасить. В тот день все жившие в Чандрапуре европейцы отказались от своей индивидуальности и погрузились в свою общность. Их переполняли жалость, гнев, героизм, но они начисто лишились способности сложить два и два.
Закончив разговор с Филдингом, Тертон вышел на платформу. Суета на ней продолжалась. Посыльному Ронни было приказано забрать вещи обеих женщин, и он заодно присвоил себе то, что ему вовсе не принадлежало, сыграв роль мародера — или маркитанта разъяренного англичанина. Мохаммед Латиф не посмел сопротивляться. Хассан плакал, сдернув с головы тюрбан. Все удовольствия и радости сегодняшнего утра растворились, как дым, бесследно растаяли на солнце. Быстро оценив ситуацию, Тертон, несмотря на безумную ярость, восстановил справедливость. Он сказал всего несколько слов, но бесстыдный грабеж прекратился. Потом он сел в коляску и поехал домой, снова дав волю своему гневу. Видя спавших в канаве кули и здоровающихся с ним лавочников, он говорил себе: «Наконец я понял, кто вы такие; вы заплатите за все, вы у меня еще поплачете».
XVIII
Мистер Макбрайд, начальник полиции округа, был, пожалуй, самым рассудительным и самым образованным из всех чандрапурских чиновников. Он много читал и размышлял о прочитанном и благодаря не совсем счастливому браку относился к жизни философски. Макбрайд не был лишен цинизма, но при этом не был и задирой; он никогда, ни при каких обстоятельствах не терял голову и не грубил. Вот и сейчас он принял Азиза вежливо, почти ободряюще.
— Я вынужден задержать вас до внесения залога, — сказал он, — но я не сомневаюсь, что ваши друзья его внесут, а до этого им в соответствии с законом будет разрешено навещать вас. Я получил определенный приказ и должен его исполнить. Я не судья.
