Они устроились в личной комнате Ронни, где их уже ждала группа соотечественников. Никто не трусил, но все нервничали, ибо слухи и странные, неприятные новости поступали со всех сторон. Золотари объявили забастовку, и половина туалетов в Чандрапуре остались нечищеными — всего половина, но сегодня в полдень должны были привезти чистильщиков из округа, которые, вероятно, меньше верили в невиновность Азиза, и эти люди покончат с забастовкой. Но почему стал возможен этот неприятный инцидент? Несколько мусульманских женщин поклялись не принимать пищу до тех пор, пока Азиз не будет оправдан; их смерть едва ли кто-нибудь заметит, они и так мало чем отличались от покойников, но и эта новость вызывала беспокойство. Новое настроение овладевало умами, требовало перемен, и объяснить его горстка угрюмых белых людей не могла. Они были склонны видеть за всем этим руку Филдинга; все давно перестали считать его эксцентричным слабаком. Они сильно его обидели, и теперь его часто видели в компании двух адвокатов — Амритрао и Махмуда Али; он подстрекал к неповиновению бойскаутов; он получал письма с заграничными штемпелями и, наверное, был японским шпионом. Сегодняшний вердикт спутает этому изменнику карты, но он успел сослужить своей стране дурную службу. Пока они неистово поносили Филдинга, мисс Квестед, сложив руки на груди и закрыв глаза, полулежала в кресле и собиралась с силами. Через некоторое время они обратили на нее внимание и устыдились производимого ими шума.
— Что мы можем для вас сделать? — спросила мисс Дерек.
— Думаю, что ничего, Нэнси. И сама я ни на что сейчас не способна.
— Вам же строго-настрого запретили так говорить. У вас все чудесно.
— Да, действительно, — раздался хор услужливых голосов.
— Мой старик Дас в полном порядке, — вполголоса сменил тему Ронни.
— Ни один из них не может быть в порядке, — ворчливо возразил майор Каллендар.
— Нет, Дас вполне надежен.
— Вы хотите сказать, что он больше боится оправдания, чем осуждения, потому что в первом случае он потеряет работу, — тонко улыбнувшись, сказал Лесли.
Ронни в самом деле хотел это сказать, но все же питал некоторые «иллюзии» в отношении своих подчиненных (следуя в этом лучшим традициям службы), и ему нравилось, что его верный старый Дас действительно обладал моральным мужеством старой школы публичной юриспруденции. Ронни настаивал на том, что, с одной стороны, это хорошо, что дело ведет индийский судья. Осуждение было неизбежно; поэтому пусть лучше его огласит индиец, потом будет меньше хлопот. Увлекшись разговором, он забыл об Аделе.
— Вы не одобрили мое обращение к леди Мелланби, — с некоторой, пожалуй, излишней горячностью, сказала миссис Тертон. — Прошу вас, не надо извинений, мистер Хислоп, я уже привыкла, что меня всегда считают неправой.
— Я этого не говорил…
— Я же сказала, не извиняйтесь.
— Эти свиньи постоянно ищут повод для недовольства, — сказал Лесли, чтобы умаслить миссис Тертон.
— Свиньи, я тоже так думаю, — эхом отозвался майор Каллендар. — И знаете, что я вам еще скажу: то, что случилось, на самом деле очень хорошо — я, конечно, не говорю о присутствующих… Я заставлю их пищать. Да они уже пищат. В госпитале я, во всяком случае, внушил им страх божий. Видели бы вы внука этого нашего великого лоялиста. — Он, злобно хихикая, описал внешность бедного Нуреддина после травмы. — С его красотой покончено — выбиты пять верхних зубов, два нижних, сломана носовая кость… Старик Панна Лал вчера поднес к его лицу зеркало, и тот разрыдался, как ребенок… Я смеялся, я смеялся, признаюсь вам в этом, и хочу, чтобы и вы посмеялись вместе со мной. Он был когда-то ниггером-щеголем, но думаю, теперь он весь заплыл гноем; будь он проклят, пусть душа его мается в аду, э-э, я думаю, что он был абсолютно безнравственным и, э-э… — Он умолк, кто-то ткнул его в бок, но потом заговорил снова. — Я был бы не против, если бы на куски разрубили и моего бывшего ассистента; для этих людей ничто не будет слишком.
— Наконец-то ктото говорит разумные вещи, — крикнула миссис Тертон, заставив своего мужа слегка покраснеть.
— Да, я утверждаю, что нет такой вещи, которая для них была бы слишком жестокой.
— Именно так, и вы, мужчины, еще это попомните. Вы слабы, слабы, слабы! В чем дело? Они должны ползти на карачках в свои пещеры при одном только появлении англичанки, с ними нельзя разговаривать, на них можно только плевать, закапывать в пыль — но мы слишком добры к ним, приглашаем на вечера бриджа, и все такое.
Она умолкла. От гнева ей стало жарко. Она схватила стакан лимонада и, потягивая его через соломинку, продолжала бормотать: «Слабы, слабы», а потом все повторилось. Дело мисс Квестед было для них так важно, что они начисто забыли о ней самой.
Между тем объявили о начале судебного заседания.
Стулья для них внесли в зал суда до их появления — это было очень важно, ведь они должны были выглядеть достойно. Когда чупрасси внесли стулья, они вплыли в обшарпанное помещение с таким снисходительным видом, словно явились на ярмарку. Комиссар отпустил какую-то чиновную шутку, которой услужливо заулыбалась вся его свита, а индийцы, которые не могли слышать, что он сказал, почувствовали, что сейчас совершится еще одна жестокость — иначе сагибы не стали бы так весело скалить зубы.
Зал был переполнен, атмосфера становилась все более и более накаленной. Первым, кого увидела здесь Адела, был самый низкорожденный человек из всех присутствовавших в зале, не имевший никакого официального отношения к суду, — этот человек приводил в движение пунку. Почти голый, с идеальными пропорциями тела, он сидел на возвышении, за спинами членов суда, в середине центрального прохода. Он привлек ее внимание сразу, как только она вошла. Казалось, именно он будет руководить процессом. Он обладал красотой и силой, которыми природа подчас награждает индийцев самого низкого происхождения. Когда эту странную расу втаптывают в пыль и называют неприкасаемой, природа показывает всем, что физическое совершенство возможно во всех сословиях, и являет изумленному взору бога — таких богов немного, они появляются то тут, то там, но природа показывает обществу, как мало ей дела до его каст и категорий. Такой человек был бы заметен везде; на фоне тощих и узкогрудых посредственностей Чандрапура он казался божеством, но и он был уроженцем города, он воспитывался на мусорных кучах, на которых ему суждено и окончить свои дни. Ритмично подтягивая к себе веревку и отпуская ее, посылая в зал порывы воздуха, от которых ему не доставалось ничего, он казался отчужденным от человеческого предназначения, был мужским воплощением судьбы, веяльницей человеческих душ. Напротив него, тоже на возвышении, сидел тщедушный секретарь суда, самоуверенный, ухоженный и добросовестный. Пункавалла был далек от всех этих вещей, он едва ли сознавал свое собственное бытие и не понимал, почему зал переполнен сверх меры, не понимал даже, что зал набит битком, не знал, что работает вентилятором, хотя и знал, что его дело — ритмично дергать веревку. Что-то в его отчужденности произвело сильнейшее впечатление на девушку из английского среднего класса, и она упрекнула себя за узость своих страданий. За какие заслуги собрала она полный зал людей? Ее частные мнения и пригородный Иегова, благословивший их, — вот и все, но по какому праву все это присвоило себе такую важность и объявило себя цивилизацией? Миссис Мур… Мисс Квестед огляделась, но потом вспомнила, что миссис Мур была уже далеко в море. Вот кого ей не хватало, с ней они могли бы обсудить это во время путешествия, до того как старая леди стала неуживчивой и странной.
