Азиз пришел в неописуемое волнение. Он привстал на стременах и натянул поводья, надеясь заставить коня попятиться. Это была настоящая битва. Он закричал:
— Убирайтесь прочь, вы, Тертоны и Бертоны! Мы хотели знаться с вами всего десять лет назад, но теперь слишком поздно. Если мы встречаемся с вами и заседаем в ваших комитетах, то делаем мы это только из политических соображений, так что не заблуждайтесь. — Его конь на самом деле попятился. — Убирайтесь, убирайтесь, говорю я вам! Почему мы должны страдать из-за вас? Раньше мы обвиняли вас, но теперь мы стали мудрее и обвиняем себя. Мы будем молчать, пока у Англии не возникнут трудности, но скоро начнется следующая европейская война, и тогда пробьет наш час — вот так, вот так!
Он умолк. Пейзаж, улыбчивый сам по себе, выглядел тем не менее как могильный камень на усыпальнице человеческих надежд. Они галопом проскакали мимо гробницы Ханумана — это божество так любило мир, что приняло обезьяний облик, потом промелькнул шиваитский храм, исполненный плотского вожделения, но в своем устремлении к вечности он и в непристойности не имел ничего общего с человеческой плотью и кровью. По пути они распугивали бабочек и лягушек. Жизнь вернулась во всех ее проявлениях, гробница скрылась из виду.
— И кого вы позовете вместо англичан? Японцев? — язвительно поинтересовался Филдинг, натягивая поводья.
— Нет, афганцев. Моих предков.
— О, твои друзья индусы будут просто счастливы их принять, не так ли?
— Мы договоримся, созовем конференцию восточных политиков.
— Да-да, вы договоритесь, кто бы сомневался!
— Старая песня на тему: «Мы ограбим всех мужчин и изнасилуем всех женщин от Пешавара до Калькутты». Вы вытягиваете ниоткуда эту фразу и каждую неделю перепечатываете ее в «Пионере», чтобы запугать нас и заставить цепляться за вас! Мы все знаем и понимаем! — Тем не менее он не мог представить себе афганцев в Мау и, чувствуя, что сам загнал себя в угол, снова осадил коня, вспомнив, что у него есть или по крайней мере должна быть родина-мать. Вспомнив это, он воскликнул: «Индия будет единой нацией! У нас не будет чужаков! Индусы, мусульмане, сикхи и все остальные будут заодно! Ура! Да здравствует Индия! Ура, ура!»
— Индия — нация! Новый культ! Запоздалый гость на пиру братства девятнадцатого века. Она доковыляла наконец до стола, именно в этот час и решила занять свое место! Она, современница Священной Римской империи, забыла, что сейчас недотягивает ни до Гватемалы, ни до Бельгии! — язвил Филдинг. Азиз в ярости кружился на месте, силясь найти подходящий ответ, и наконец закричал:
— Все равно, долой англичан! Это ясно как день. Убирайтесь, господа, и поскорее. Да, мы ненавидим друг друга, но все вместе мы еще сильнее ненавидим вас, и если не я заставлю вас уйти, то заставит Ахмед, заставит Карим. Потребуется ли нам пятьдесят или пятьсот лет, но это случится, и мы сбросим в море последнего проклятого англичанина, и тогда, — он яростно подлетел к Филдингу, едва удерживаясь, чтобы не поцеловать его, — тогда мы с тобой станем друзьями.
— Но почему мы не можем быть друзьями сейчас? — спросил Филдинг, горячо схватив Азиза за руку. — Этого хочу я, и этого хочешь ты.
Но их кони этого не желали — они стремительно отскочили друг от друга; земля не желала этого, выбрасывая на поверхность камни и скалы, заставлявшие всадников ехать друг за другом, а не рядом; этого не желали храмы, озера, тюрьма, дворец, птицы, падаль, Европейская гостиница, показавшаяся впереди, когда они выехали из расщелины и увидели внизу Мау: все они, живые и неодушевленные, не желали этого, и голоса их, сливаясь в один, твердили: «Нет, не сейчас», и небо вторило им: «И не здесь».
