26
Они паркуются рядом с другими полицейскими машинами, вылезают, вдыхают прохладный, солоноватый воздух.
На крыльце курят несколько конвоиров, они отходят в сторону, пропускают вновь прибывших внутрь.
Главное помещение местного Центра депортации – комната с низким потолком, окруженная дюжиной камер для ожидающих высылки. В дверках самых узких камер проделаны забранные плексигласом отверстия, которые сотрудники Центра, любезности ради, могут закрыть занавеской. Другие, более широкие и обильно застекленные, двери ведут в камеры побольше: в них можно разместить целую семью. Все стены в помещении исцарапаны, испещрены надписями. В глаза первым делом бросаются слова «Да здравствует Франция» и эрегированный член, эякулирующий во всех направлениях. Помещение выглядит крайне изношенным, кажется, что оно с самого момента постройки так и варилось в собственном соку.
В центре комнаты, в белом свете люминесцентных ламп, возвышается стол грубого дерева, окруженный разномастными креслами – пластиковыми, обитыми тканью или искусственной кожей; из спинок некоторых кресел торчит набивка. Сбоку виднеется вход в неработающий туалет, дверь заклеена широким коричневым скотчем.
Эрик передает задержанного стоящему за стойкой служащему, у него на глазах снимает с пленника наручники. При виде таджика с кресел встают ожидавшие его конвоиры – двое в гражданском. Эрик оборачивается, берет документы из рук Виржини. Служащий открывает конверт, не спросив, почему его распечатали. Он вываливает содержимое конверта на стойку, сует разрешение на выезд в прозрачный кармашек с надписью «Эр Франс», передает остальные документы конвоирам. Прежде чем отвести Асомидина Тохирова в большую камеру, один из конвоиров быстро спрашивает Эрика:
– Как он?
– Спокоен, сотрудничает.
Через плексигласовое окно они видят, как их пленник и два его конвоира садятся на привинченную к стене скамейку. Пока один из полицейских читает документы, второй начинает допрос. Через открытую дверь камеры отчетливо слышен весь разговор.
– Как вас зовут? What’s your name? Where do you come from?
[15]
Неужели он хоть как-то понимает английский? Или дело просто в том, что конвоиры сменились? Асомидин Тохиров говорит – одними губами, но все же отвечает на вопросы полицейских. Эрик, Виржини и Аристид наконец слышат его голос, куда более глухой, чем они себе представляли.
– Вы сейчас уедете. Вы поняли, что вас посадят на самолет? Is it your first time? Have you ever taken a plane before?
[16]
Они переходят с французского на английский и обратно, беспрерывно задают кажущиеся совершенно формальными вопросы.
– Мы можем ехать? – спрашивает Эрик, решив напомнить о себе служащему.
– Вы должны дождаться взлета.
Эрик смотрит на часы, изумленно приподнимает брови.
– Вы шутите? Это когда? Через час?
– Я еще делаю вам поблажку. По протоколу вы должны выждать сорок пять минут после взлета, до точки невозврата самолета. До момента, когда в случае внештатной ситуации на борту его направят не обратно к нам, а в другой аэропорт.
– Вы нас разыгрываете? Решили подшутить, раз мы не из СТКЗ?
– Нет, таков протокол. Вы оставите мне свой номер мобильного. Поедете обратно и будете держать телефон при себе. Если самолет вернется, мы вас вызовем. Хотя, конечно, они никогда не возвращаются. Но взлета вам все же придется дождаться.
Они оборачиваются к двум конвоирам в открытой камере. Те продолжают задавать вопросы, возникающие по мере чтения документов задержанного. Они никак не реагируют на ответы, даже не стараются выслушивать их до конца. Кажется, что главное для них – просто говорить.
– Is someone waiting for you? Friend? Family?
[17] Твоя семья в курсе?
Эрик, Виржини и Аристид незаметно подходят поближе к камере, делая вид, что их крайне интересует содержимое стоящих рядом с ней автоматов с чипсами и напитками. Конвоир помоложе и поболтливее – красавчик с серыми глазами с поволокой. Второй выше ростом, тоньше, с редкими волосами; но в нем тоже чувствуется огромная сила. Их руки беспрерывно снуют по документам, расправляют их, похлопывают ими по коленям, вертят их в крупных, источающих угрозу ладонях. Уже сами эти руки наводят страх: ясно, что если им окажут сопротивление, то они в нужный момент не дрогнут. Похоже, эти парни из тех, кто гордится, что никогда не бьет заключенных без причины: бить слишком пошло, профессионалы так себя не ведут. Им нельзя носить оружие. Они могут обездвижить голыми руками, умеют сохранять статичное положение на протяжении долгих минут, в ограниченном пространстве, будь то фургон или кресло, привыкли к бесконечной череде наручников. Их отбирают за выдержку, выносливость, за упрямство и целеустремленность.
И все же они продолжают послушно допрашивать таджика, не спускают с него глаз, словно со стоящей на плите кастрюли с молоком. По своей воле или насильно, но он сядет в самолет и покинет Францию. Он должен был понять это в тот самый миг, когда они зашли в это нелепое помещение, где не хватает лишь крыс, где каждый уголок, каждый предмет кричит о полной нищете, где все так изношено, что бедность сразу хватает за горло. Он сядет в самолет. Но конвоиры продолжают его допрашивать, желая убедиться в том, что он смирился, что в глубине души он согласен. Они смотрят ему в глаза, словно оценивают, достоин ли их такой противник. Они беседуют с ним, чтобы проверить, но в то же время пытаются отвлечь разговором, зная, что слова успокаивают, смягчают и, возможно, удержат его руку, если ему в голову придет мысль сделать что-то дурное. Они привыкли готовиться к худшему и умеют реагировать, они знают, что все может перемениться за одну секунду. Они помнят, как молодой украинец впал в истерику так быстро, что они не успели и глазом моргнуть, и кинулся в драку против шестерых их коллег; как сомалиец прятал в пищеводе бритвенное лезвие, привязав его на веревке к зубу; как чеченца отправили в рентгеновский центр аэропорта после того, как он по кускам проглотил пять металлических вилок. Асомидин Тохиров для них не только таджик, он – украинец, сомалиец, чеченец, и конвоиры беседуют с ним, словно две болтушки, не слишком стараясь скрыть недоверие, словно два старикана, решившие измотать его разговорами до самой посадки в самолет и тем самым избежать непредвиденных ситуаций. В то же время они изо всех сил пытаются быть милыми – попытка не пытка. Они будто бы хотят угодить ему, предлагают помочь, спрашивают, есть ли у него во Франции машина, о которой нужно позаботиться, хочет ли он позвонить или, например, переодеться, предлагают принести ему костюм, в котором он по прибытии будет выглядеть более презентабельно, рассказывают о формальностях, которые предстоит соблюсти, хотя он ни о чем их не спрашивал, убеждают в том, что решение о его депортации может быть аннулировано даже после его высылки из страны. Эрик, Виржини и Аристид понимают, что конвоиры вполне искренны, и их едва ли не трогает эта неловкая предупредительность, эти неумелые попытки завязать простые, непринужденные отношения с задержанным, добиться того, чтобы высылка прошла как можно спокойнее.
