Спазмы стихают, когда она отвлекается, но теперь машина едет слишком быстро, и она успевает прочесть лишь обрывки фраз, отдельные слова на рекламных плакатах. Арестант продолжает за ней наблюдать, она это чувствует. Но снова против воли морщится. Живот сжимается, как будто шейка матки уже начала раскрываться, и боль заполняет тело целиком, вплоть до шеи и плеч. После полуночи ей нельзя ни есть, ни пить, ни курить, нельзя жевать жвачку, нельзя смотреть в глаза таджику, нельзя делать ничего, что способно повысить кислотность ее желудочного сока. Она сосредоточивается на своем дыхании, довольствуется тем, что украдкой, краем глаза, посматривает на безвольно висящие, закованные в наручники кисти рук задержанного. Отблески уличных фонарей высвечивают выпуклые вены на тыльной стороне его ладоней. Руки у него такие тощие, что похожи на два обтянутых пленкой хряща, две лишенные кожного покрова лопатки. Она восстанавливает дыхание, выпрямляется, машинально читает на листке, прикрепленном к конверту, слово «Маршрут», видит предписание, выданное для авиакомпании «Эр Франс». Внезапно понимает, что хочет выучить этот документ наизусть, читает его несколько раз подряд. Чтение ее успокаивает. Света уличных фонарей не хватает, и ей приходится подносить листок к самым глазам. Ее сосед видит, как она возится с конвертом. Наверняка он пытается понять, что она задумала. Она просовывает палец под заклеенный край конверта и легко его вскрывает. Что за херня, думает она. Даже конверт толком не могут запечатать, ничего в этой стране не работает. Если ее в чем-то обвинят, она прикинется дурочкой. Ей нельзя читать дело задержанного, но она может и не знать об этом, поскольку она не конвоир. Она с самого начала знает, что ей не следует распечатывать конверт.
10
В коричневом конверте лежат выданное консулом разрешение на выезд из страны, разрешение на пересадку в Турции, документы по административному процессу, вызов во Французское бюро защиты беженцев и лиц без гражданства, регистрация прошения о предоставлении убежища, решения об отклонении прошения самим бюро и судом, постановление о выдворении из страны.
Виржини просматривает краткие сведения о жизни задержанного, светя на страницы из конверта экраном своего мобильного телефона.
Она перескакивает от фразы к фразе, сначала не понимая толком, что читает.
Постепенно факты складываются в единую картину, дополняют слова сотрудницы АОСУСМ. Она листает бумаги, перечитывает, чтобы окончательно удостовериться. Протягивает Эрику решение об отклонении прошения.
– Почему ты открыла конверт?
– А что такого? – спрашивает она, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно более наивно. – Ты что, из полиции?
– Он разве тебе адресован? Нет? Вот и не надо было открывать.
– Его даже толком не заклеили.
Эрик изучает конверт в свете уличных фонарей, осматривает липкую полоску.
– Вот тут надорвано.
– Ты лучше прочти.
Он просматривает решение о выдворении из страны, которое предваряет биография арестанта, отдает бумагу ей обратно.
– Так ты понял или нет? – спрашивает Виржини, удивленная тем, как быстро он вернул ей листок.
– Да.
– И все?
– Это брехня. Такие истории продают на Барбес
[10] по пятьдесят три евро за штуку.
– Не думаю, что он ее купил, тут многовато подробностей.
Она злится, что Эрик ей не верит. Вновь берет в руки листок. Этот человек утверждает, что агенты Министерства обороны Таджикистана разыскивают его за нарушение общественного порядка. Он говорит, что его арестовали, бросили в машину, заковали в наручники, привезли в какой-то дом, заперли в подвале и несколько дней пытали. В любое время дня и ночи к нему могли явиться три-четыре человека в масках: они избивали его, пинали ногами, били дубинками, плевали на него.
– В Центре я столкнулась с женщиной, которая занималась его делом. Он разоблачил сеть незаконной торговли людьми.
Она читает вслух:
– Они связали меня металлической проволокой и в течение суток пытали электричеством. Тогда я еще курил, и у меня были с собой сигареты. Когда они устали, то спросили меня, не хочу ли я отдохнуть, покурить. Я сказал да, и тогда они взяли противогаз, сунули внутрь сигарету и надели противогаз мне на голову, чтобы я задохнулся. И дальше: Врач в больнице испугался, потому что ему нужно было подтвердить мои показания.
Когда машина останавливается на красный свет, она протягивает листок Аристиду, но тот притворяется, что не понимает, зачем она это делает. Он якобы не может разобраться, с какой стороны читать документ, подносит его к глазам, держа кончиками пальцев, как кусок использованной туалетной бумаги. Заметив слова «страх», «электричество», «гематомы», он возвращает листок Виржини.
– Я не умею читать.
По словам задержанного, он пересек границу, пытаясь сбежать от преследования. Добрался до Саратова, оттуда – до автовокзала в Рязани, затем до Москвы. Он шел пешком, ехал на поездах, автобусах, в грузовиках и в конце концов оказался во Франции. Виржини даже не знает, где находится Таджикистан, а вот он сумел попасть во Францию, хотя для этого ему пришлось укрываться в спальных отсеках грузовиков, пересекать границы, согнувшись в три погибели среди ящиков с грузами, надеяться на чудо, пытаться не задохнуться, забиваться в крошечные щели, прятать голову в колени. Теперь его двумя самолетами вернут в исходную точку: на все уйдет не больше пяти часов.
В верхней части решения ФБЗБЛГ она обнаруживает формальный отказ, фразу, которая звучит так гладко, что ее наверняка используют очень и очень часто: «Предоставленные вместе с прошением документы, призванные подтвердить изложенные в нем факты, лишены доказательной силы, а сделанные просителем заявления неточны и не дают достаточного представления о причинах его тюремного заключения; этих документов недостаточно для признания заявленных просителем фактов и обоснования изложенных им страхов».
В конверте лежит еще одно, с виду совсем невинное письмо, переведенное силами Ассоциации по защите прав человека. Для Виржини оно становится последней каплей:
Господин директор,
Я хотел бы сообщить вам о трудностях с предоставлением переводчика, с которыми я столкнулся в суде. Уточню, я просил, чтобы слушание велось на таджикском – это мой родной язык. Переводчиком на слушании моего дела был узбек, я сразу же это понял, и это привело меня в полное замешательство. Он плохо владел таджикским, что мешало мне уловить суть вопросов, которые задавал мне чиновник в суде. Я не понимал отдельных слов и выражений, а порой целых фраз. Я отвечал переводчику на таджикском, но не знаю, способен ли он был точно перевести мои ответы.
Она хотела взглянуть на его бумаги – и вот пожалуйста. Она делает глубокий вдох, выдыхает в тишине салона. Она пошла в полицию, потому что ее отец был полицейским, потому что ей нравилась дружеская атмосфера, царившая у них дома, когда коллеги отца приходили на ужин, потому что полиция – это одна большая семья, потому что ей хотелось помогать людям и наказывать преступников. Но очень скоро она забыла о взломщиках сейфов, убийцах и растлителях маленьких девочек. Черт с тем, что ее повседневная работа складывалась из всевозможных проявлений и запахов рода людского, из подлежащих регистрации доверенностей, домашнего скота, затруднившего движение машин по государственной автодороге, забытых в яслях детей, чудовищных драк, насильственного захвата помещений, краж личных вещей из автомобилей, нарушений тишины в ночное время, жалоб на лающих собак, штрафов за лысую резину, бесконечных расследований автомобильных аварий, выходок шизофреников в период обострения, ложных вызовов и розыгрышей, проделок мелких хулиганов, которых отпускают еще до того, как ты успеваешь дописать отчет. Черт с тем, что полицейских считали мастерами на все руки, вызывали в экстренных ситуациях, когда школа переставала справляться, когда социальные работники опускали руки, когда охранники не знали, что предпринять. Черт с тем, что они были палочками-выручалочками Республики и что им надо было соблюдать иерархию, оказывать уважение всем возможным начальствующим субъектам – притом что от них требовали перепахать океан, не меньше. Черт с тем, что во время работы ей не хотелось петь, черт с тем, что на нее беспрерывно обрушивались все возможные проблемы, какие только одолевают этот несчастный мир, черт с тем, что ей приходилось уворачиваться от брошенных в нее пакетов с мороженым горошком, тухлых яиц, батареек, шаров для петанка. Черт с тем, что им постоянно приходилось самим красить стены в комиссариате, что она стыдилась своей профессии, скрывала ее от соседей, от других родителей в яслях сына. Но сегодня вечером это был перебор. Сегодня вечером, в машине, в районе Ножан-сюр-Марн, ситуация оказалась вполне недвусмысленной. Рядом с ними, в их служебной машине, уселась смерть. Смерть со своей острой косой. Вонючая смерть.
