– Я не идеален, Мышь. Никто из нас не идеален, но, черт возьми, меня бесит, что ты несешь весь этот бред, потому что я… – Его вздох прозвучал смертельно устало. – Я не знаю, как сделать лучше.
Вот и я не знала.
А может… может, это и не могло стать лучше. Райдер говорил, что ничего не длится вечно, но некоторые шрамы слишком глубоки, чтобы когда‑нибудь исчезнуть.
Глава 28
В среду вечером Эйнсли прислала мне мгновенное сообщение на компьютер.
Ты здесь, подруга?
Я отстучала быстрое «да». Мы толком и не поговорили после фиаско с вечеринкой, поскольку я увязла в своих мыслях и оставила без внимания нескончаемый поток ее сообщений. С самой субботы я чувствовала дискомфорт и зуд по всему телу. Хотелось содрать с себя кожу, но я не знала, с чего начать.
Это ощущение не покидало меня все эти дни. Я не могла вспомнить, что объясняли на уроках. В понедельник Кейра спросила меня о вечеринке, и я соврала, сказав, что свалилась с каким‑то недугом. Я знала, что Райдер переживает за меня. В среду мы встретились после школы на несколько часов, и я поняла, что меня отбросило назад. Я снова была начеку, тщательно выверяя свои действия и слова, и это означало, что говорила я крайне мало, пока мы гуляли в Гавани. Райдер смотрел на меня так, словно боялся, что у меня вот‑вот начнется истерика, и, видимо, ожидал такого исхода. Он лишь взял меня за руку и поцеловал в щеку, когда уходил на работу в гараж.
Дома я уединилась в своей комнате и принялась за новый кусок мыла. Я не могла прикоснуться к бабочке. Она так и сидела на столе, наполовину вылупившаяся из мыльного кокона. Новые поделки выглядели коряво. У меня никак не получалось вырезать лепестки распустившейся розы. Я нечаянно сломала ухо зайчику, а кот напоминал персонажа из фильма Тима Бёртона
[53], но не обладал его обаянием.
Я не могла сосредоточиться. Может, Эйнсли отвлекла бы меня? На экране ноутбука появилось новое сообщение.
Можно, я тебе позвоню? Знаю, ты ненавидишь разговоры по телефону, но я хочу пообщаться.
Я нахмурилась. Если Эйнсли хочет пообщаться по телефону, значит, что‑то случилось. Нечто более важное, чем мое плохое настроение.
Конечно
набрала я, и мой телефон зазвонил через несколько секунд.
– Я знаю, ты не фанат телефона, но просто… мне нужно с кем‑то поговорить, – произнесла она чуть ли не шепотом. – Ты моя лучшая подруга, и я… – Ее голос дрогнул, и у меня сжалось сердце. – Я просто схожу с ума.
– Это… из‑за Тодда? – спросила я, перекладывая ноутбук с коленей на подушку.
Она резко засмеялась.
– Нет. Если бы дело было в нем.
Я обхватила себя руками.
– Что… что случилось?
В трубке послышался глубокий вздох Эйнсли.
– Помнишь, я должна была идти на прием к специалисту… по поводу сетчатки глаз? Потому что моему офтальмологу что‑то не понравилось у меня в глазах, когда я приходила за рецептом на новые очки?
– Да, я… я помню.
– Ну, короче, сегодня я была у этого специалиста, и… ничего не понимаю. Я думала, он скажет что‑то вроде «у тебя дерьмовое зрение» или «у тебя родинка на глазу» . Ты знала, что бывают родинки на глазах? Оказывается, бывают.
– Я не знала. – Я пожевала нижнюю губу. – Так что… сказал специалист?
– Мне расширили зрачки, а потом проверили давление в глазах. Оно немного выше нормы, но ничего страшного. Потом сделали снимки глаз – ну, знаешь, когда нужно смотреть на букву «Х» на экране? После этого провели еще серию тестов – кажется, рентген. Меня накачали йодом и светили в глаза, пока делали снимки. Странная процедура, потому что за несколько секунд у меня изменилось цветовое восприятие – сначала все вокруг стало красным, а потом голубым. – Она тяжело вздохнула. – И, наконец, пришел специалист посмотреть мои глаза.
Эйнсли откашлялась, прежде чем продолжить.
– Он сел на маленький стульчик, снял с головы эту штуковину – ну, как у шахтеров, – и сказал… короче, он почти уверен, что у меня такая хрень… называется пигма‑какой‑то ретинит
[54], но ему необходимо провести процедуру оценки зрительных полей, чтобы поставить окончательный диагноз. Еще он сказал, что у меня отек в глазах. И я ему такая говорю, типа, ну и что мы будем с этим делать?
– И… – Я крепче сжала трубку.
– Он сказал, что для снятия отека выпишет глазные капли. Какой‑то стероид. Судя по всему, отек довольно серьезный. Макулярный или что‑то в этом роде. В общем, если лопнут вены или сосуды, все может кончиться очень плохо.
Боже мой.
– Но… капли помогут его снять?
– Да. – Голос Эйнсли звучал напряженно. – Я спросила, как сетчатку собираются лечить, и он сказал, что с этим ничего нельзя поделать. Медицина бессильна. Я тогда говорю, ладно, это не проблема, я уже привыкла, что у меня плохое зрение, но он посмотрел на меня с такой жалостью, и я что‑то не поняла, с чего вдруг.
У меня появилось очень плохое предчувствие.
– Вот тогда он сказал, что меня ждет полная или почти полная слепота.
– Эйнсли. – Потрясенная, я ахнула.
– И никто даже не знает, когда это произойдет, но это произойдет. Им еще нужно сделать несколько тестов, но он начал рассказывать мне, что я могу потерять либо боковое зрение, либо так называемое пространственное зрение, и… – Она прервала себя глубоким вздохом. – Ладно. Я не собираюсь психовать.
– Это… нормально, психовать из‑за такого, – заверила я ее. Тут кто угодно распсихуется. – Врачи уверены в диагнозе?
– Думаю, да, Мэл. Похоже, что уверены. Даже ассистентка выглядела так, будто хотела обнять меня, а я сидела, ноль эмоций. Пришла домой, и до сих пор… в голове не укладывается. Я что, проснусь завтра слепой? И сколько мне осталось – несколько недель, пара лет? Даже не знаю, что и думать. Два часа назад все еще было как обычно.
Я прижала руку к груди.
– Эйнсли, я… Мне очень жаль. Я не знаю, что сказать. – И на этот раз не потому, что голова была забита, просто я действительно не знала, что говорить. Я столкнулась с настоящей трагедией, от которой зависела жизнь моей лучшей подруги. – Я надеюсь… я надеюсь, что это ошибочный диагноз.
– Я тоже, – пробормотала она. – Есть шанс, знаешь? Когда говорили о тесте зрительных полей, то упоминался и какой‑то генетический тест, чтобы подтвердить диагноз, но у нас в семье нет слепых. Во всяком случае, я никого не знаю.
