В частности, было видно, что страны БРИК не только успешно развиваются, но и угрожают затмить Запад. Аббревиатура БРИК пришла в голову Джиму О'Нейлу, экономисту Goldman Sachs. В 2001 г. он опубликовал доклад, где отмечалось, что экономики с формирующимися рынками стремительно растут и вскоре могут потеснить ведущие развитые страны по уровню ВВП. Исторические оценки, данные Мэддисоном, указывали, что по уровню ВВП и ВВП на душу населения в 1800 г. Китай был близок к ведущим экономикам того времени – Великобритании, Франции и Нидерландам. На самом деле, как полагают историки экономики, Китай был даже богаче, пока не наступила промышленная революция
[84]. Затем в Китае начался застой, в то время как Запад стремительно рос и вырывался вперед. Затем высокую цену – не только человеческую, но и экономическую, – Китаю пришлось уплатить за коммунистический период: после Второй мировой войны произошло снижение душевого ВВП. По оценкам Мэддисона, в 1970 г. среднестатистический житель Китая находился на том же уровне благосостояния, что и в 1000 г. Но уже в 1981 г., когда Дэн Сяопин предпринял первые осторожные шаги по направлению к либерализации, экономика начала нестись во всю прыть. И хотя уровень ВВП на душу населения в Китае все еще далек от западного, совокупный объем ВВП страны уже превышает или скоро превысит ВВП США
[85]. При текущих среднегодовых темпах роста ВВП, составляющих чуть более 9 %, ВВП Китая удваивается каждые восемь лет.
Едва ли такие темпы роста удастся сохранить. Не только потому, что наиболее легкий этап догоняющего развития будет пройден, но потому, что Китай столкнулся с новыми демографическими и социальными вызовами: стремительно стареющее население, превышение численности мужчин над женщинами из-за политики одного ребенка в семье, низкий доступ к общественным благам и пенсионному обеспечению и, возможно, полоса политической нестабильности. Сюда же можно добавить и долговой навес, образовавшийся вследствие пузыря на рынке недвижимости. Несмотря на все это, Китай бесспорно возвысился на политической и экономической арене мира. Экономический успех Китая во многом обусловлен его интеграцией в международные торговые и инвестиционные потоки, его активным экспортом в западные страны и инвестициями за рубеж. Огромное число товаров, используемых в производстве или потреблении на Западе, полностью или частично сделаны в Китае. В глобальных логистических цепочках китайские порты – это ключевые звенья. Как бы ни были велики опасения на Западе потерять рабочие места в пользу Китая и других стран Восточной Азии, любая попытка вернуть прежний облик целому множеству глобальных промышленных отраслей принесла бы один вред. Попросту говоря, мы зависим от Китая, где находятся производства большой доли товаров обрабатывающей промышленности. Зависимость Америки станет еще нагляднее, если учесть, что Китай держит более триллиона долларов в казначейских бумагах США, благодаря чему американское правительство способно финансировать дефицит бюджета (хотя такая зависимость носит двусторонний характер).
Таким образом, с тех пор, когда Запад безраздельно господствовал в мире, ситуация в корне изменилась. В Китае о глобальном финансовом кризисе говорят как о «северо-атлантическом кризисе». В период с 2008 по 2012 г. реальный ВВП стран ОЭСР в среднем рос всего на 0,9 % в год, тогда как в Китае он рос на 9 %. И хотя нельзя с уверенностью сказать, что ждет Китай в будущем, ясно одно: финансовый кризис имеет не только экономические, но и длительные геополитические последствия.
В данной главе я остановлюсь на двух фундаментальных вопросах об измерении экономического выпуска, поднятых кризисом. Первый вопрос очевиден и относится к роли финансового сектора. Долгое время перед 2008 г. и даже после него политики не скупились на похвалы в адрес финансового сектора и его значения для экономики. Но если вспомнить, какую бурю поднял финансовый сектор – безработица, банкротства, огромные потери для налогоплательщиков, – то встанет очевидный вопрос: как это получается, что он одновременно насколько важен, настолько же и губителен для ВВП? Вторая тема, которой я коснусь, – это более глубокий пересмотр роли экономического роста, о котором заговорили после масштабного кризиса рыночной экономики, а также пересмотр экономической теории, лежавшей в основе экономической политики последних десятилетий. Возможно, все эти годы мы гнались за ложной целью? В заключительной главе книги, посвященной будущему ВВП, развиваются вопросы, поднимаемые здесь.
Добавленная стоимость и отнятая стоимость
Финансовый кризис заставил задуматься о нескольких основополагающих вопросах: для чего существует финансовый сектор и в особенности как его следует учитывать в ВВП. Всплыло столько нелицеприятных черт этого мира – начиная от безрассудства и заканчивая мошенничеством, – что стало непостижимо, как вообще можно говорить о его положительном влиянии на экономику. В США и Великобритании, где доля финансов велика, на протяжении десятилетий считалось, что финансовые рынки оказывают чрезвычайно благоприятное влияние на ВВП, занятость, размер налоговых поступлений и платежный баланс. Но миллиарды фунтов прямой помощи из карманов налогоплательщиков, которые потребовались для спасения банков от краха, и еще многие миллиарды в форме субсидий от центральных банков внушили подозрения относительно фискальных и экономических достоинств финансового сектора. Согласно существующим оценкам, издержки от кризиса, в том числе потери в экономическом выпуске вследствие рецессии, составляют от одной до пяти величин мирового ВВП
[86]. По словам Эндрю Хелдейна, председателя Банка Англии: «Пока затянутся раны от текущего кризиса, по всей видимости, успеет смениться целое поколение»
[87].
Так можно ли утверждать, что финансы учитываются в экономической статистике должным образом? Нет, нельзя.
Один из изъянов можно обнаружить, если взглянуть на статистику британского ВВП за последний квартал 2008 г. – тогда произошел крах банка Lehman Brothers, а глобальные денежные рынки пришли практически в полное бездействие. В том квартале статистика показывала, что финансовый сектор Великобритании рос рекордно быстрыми темпами. Если верить цифрам, то вклад финансов в экономику сравнялся с вкладом обрабатывающей промышленности. Валовая прибыль финансовых корпораций
[88] (gross operating surplus) выросла на 5 млрд фунтов стерлингов и достигла 20 млрд фунтов, а доля финансового сектора в экономике поднялась до 9 %, а в следующем 2009 г. еще выше – до 10,4 % (доля обрабатывающей промышленности составляла 11 %). Этот рост был обязан усилиям государства, которое вливало в финансовый сектор деньги и обращало компании в свою прямую собственность. Но тогда какой же это рост? И что это тогда за статистика?
