Его мысли прервал зазвонивший, как всегда, некстати прямой телефон министра. Через полторы минуты Журавский уже был в кабинете шефа.
— В Зимнем на шахте «Передовая» опять рвануло. 47 человек под землёй, пожар, будет много погибших. Короче, ну ты понимаешь, срочно вылетай на место, разбирайся и докладывай мне регулярно. И с прессой поаккуратней.
— Всё понял. Ещё маленький вопрос — и полетел. Звонил наш друг, — министр был в курсе приятельских взаимоотношений с заместителем председателя СБУ. Журавский их успешно познакомил за рюмкой чаю, в честь чего был поднят тост за взаимоподдержку порядочных людей. — Есть у него хороший малый на Лугани, трудится в нашей системе — главным инженером на «Первомайке». Просил его продвинуть.
— Подумай, кстати, насчёт Лукьянца. Шахта у него в порядке, а он хоть человек и заслуженный и линию нашу вроде выдерживает, но уже подустал от ответственности, пора и передохнуть. И эта самовольная остановка шахты без причины вылетела нашим партнёрам в копеечку.
— Я подумаю, — хотя этот расклад Журавскому и не очень нравился, виду он не подал. Станислав Васильевич машинально вспомнил, как лет пятнадцать назад летал инспектировать аварию на шахте у Лукьянца. Если ему не изменяла память, тогда спаслись два из 23 горняков. Но Лукьянец лично ему понравился. Принял хорошо, не утомлял обхаживаниями, а в дальнейшем все пожелания выполнял с одного намёка. Однако перечить начальству смысла не имело.
— Да, чуть не забыл, — эти слова министра настигли Журавского уже возле дверей, и он спиной почувствовал, известие будет неприятным. — Счета для перечисления средств родственникам погибших и пострадавшим мы в каком банке открываем?
— В «Центрально-Славянском», а что?
— А почему? — министр смотрел на развернувшегося Станислава Васильевича в упор, но не зло.
— Так давно сложилось, претензий к ним ни разу не возникало, — ни один мускул не дрогнул на лице Журавского.
— Ну ладно, — после секундного колебания шеф сделал ход конём, — Пусть пока так остаётся, а с нового года нужно будет упорядочить, мы ведь отдали приоритет «Экономбанку», если не ошибаюсь?
Станислав Васильевич покладисто кивнул. Он твёрдо усвоил, что все схемы на этой работе временны, и приучил себя к мысли, что расставаться с ними нужно легко. Получилось — и хватит.
Обидно, конечно, но не смертельно. Он знал о больших схемах больших начальников, но никогда туда не совал нос. Поскольку он занимался одной из самых неблагодарных работ — расхлёбывал всякого рода ЧП, то и в его «мелочёвку» никто особо не вмешивался. Хотя, если всё правильно сосчитать и умножить, не такая эта уж была и «мелочёвка», во всяком случае Журавский её ценил.
Станислав Васильевич всегда держал на работе тревожный чемоданчик командировочного. Больше всего в подобного рода поездках его напрягал неизбежный и чрезмерный подхалимаж местного начальства. Впрочем, он вовремя научился избегать походов в бани с девочками и попоек, которые вроде как к чему-то обязывали.
В самолёте, когда уже не первой свежести, но сохранившая остатки былой яркости бортпроводница начала изображать жестами, как пользоваться спасательным жилетом в случае посадки на воду, Станислав Васильевич почувствовал, что с трудом сдерживает готовый прорвать его истеричный смех. Ведь чушь собачья! Пусть бы хоть один случай был в мире, когда самолёт упал в воду и хоть один человек спасся с помощью этих дурацких жилетов. Но кто-то обосновал их необходимость, кто-то наладил выпуск, и весь мир авиапассажиров теперь наблюдает за жестами стюардесс, фантазируя вовсе на другие темы. «А ведь авиакатастрофы — тоже чей-то бизнес», — вдруг влетела в мозг Станислава Васильевича непрошеная мысль, которую он тут же постарался удалить как ненужный навязчивый файл. Но, похоже, ему только удалось переместить его «в корзину». Аварии на шахтах — как ни кощунственно было это осознавать — тоже имели коммерческую составляющую.
Похоже, скоро у него останется всего один живительный ручеёк: закупки систем оповещения о предстоящих выбросах метана. Хотя и объёмы денег, и сам процент его гонорара — это слово ему нравилось больше, чем общепринятое — «откат», — были относительно невелики, два момента являлись для Журавского приятными и определяющими. Во-первых, гонорар свой он получал от чешского партнёра, надёжность которого была проверена более чем десятилетним опытом сотрудничества, так что в Украине вычислить это было практически невозможно. Схема работала так, что им не было нужды даже созваниваться. Единственный раз, когда нужно было срочно согласовать изменения, изобретательный Журавский из осторожности сделал телефонный звонок с почтового переговорного пункта. Вторым привлекательным моментом являлась стабильность. Оборудование должно было соответствовать многим критериям, пройти соответствующие испытания и получить сертификаты. Причём параметров соответствия придумывалось всё больше. И все эти действия составляли очень длительную и почти безнадёжную для чужаков процедуру. А единственным институтом, который всем этим ведал, руководил приятель Журавского — Артём Павлович Воздвиженский. Журавский никогда не вручал ему конвертов с купюрами, но помог в своё время стать академиком, а затем всячески оберегал от препровождения на заслуженный отдых. Воздвиженский же был действительно неплохим учёным, но при этом отличался мягким и благодарным характером. Как-то он высказал Станиславу Васильевичу мысль о том, что для страны было бы экономней, если бы они разработали свои приборы, на что Журавский дал понять, что профинансировать быстро и в нужном объёме столь объёмный проект из бюджета нереально. На том и определились.
Перед вылетом Журавский набрал кадровичку, похвалил её замечательные качества, взгрустнул по поводу внезапной командировки, пообещал звонить по возвращении и, что любопытно, ни в чём ни капельки не солгал. Потом, вспомнив о звонке одноклассника Арнаутова, набрал Нину: «Свяжись, пожалуйста, с этим Арнаутовым, объясни ситуацию и — уж ладно — дай номер моей мобилки на 045». Последнее можно было, впрочем, и не уточнять. Нина прекрасно понимала, какой номер для кого предназначен. Сам Станислав Васильевич не одобрял пижонов, которые обкладывались тремя или четырьмя мобильными телефонами, что, по его мнению, только мешало и приводило к путанице. У него, как и положено, номеров было два. Один — ненавистный, который он никогда не отключал, — для начальства, семьи и Нины, второй — для всех остальных, на который он обращал внимание несколько раз в день — по настроению.
А Нина, поняв, что шефа до конца дня уже точно не будет и, наконец, появится возможность уйти с работы вовремя, уже созванивалась со своей коллегой Ритой. Рита работала референтом у заместителя председателя СБУ. Правда, в последнее время под предлогом сокращения аппарата её должность переименовалась — в старшего аналитика, но суть и функции от этого не изменились. Поскольку Нинин шеф Журавский давно дружил с Ритиным шефом Маштарём, девушкам часто приходилось контактировать по работе, выполняя их поручения: то перебрасывать по почте документы, то передавать неизвестного содержания пакеты, то кого-то с кем-то стыковать. В результате у них возникло что-то вроде дружбы. Это не был тип детской беззаветной преданности и открытости. Отношения строились искренне, но тактично, без выворачивания наизнанку друг перед другом, на основе уважения и симпатии, насколько это возможно между женщинами. Положительную роль играл и тот факт, что ни сами барышни, ни их среды в жизни больше практически нигде не пересекались.
