– Ах вот оно что! Вы имеете в виду нас, старых пердунов, не так ли?
– Я бы не стала прибегать к подобным выражениям.
– Но ведь вы именно это хотели сказать. Именно поэтому вы все это время тенью таскались за мной, часами просиживали у меня на уроках, изучали мои методы преподавания. Я и есть та самая старая сносившаяся деталь, которая уже не годится. К тому же я плохо влияю на мальчиков.
Зря я надеялся обезоружить ее своей искренностью и прямотой. Я заблуждался. Она просто в очередной раз улыбнулась и сказала:
– Ох, Рой, какой вы смешной! Я, между прочим, получила самое настоящее удовольствие от присутствия на ваших уроках. И все же этому пора положить конец, пока оно не превратилось в полную свою противоположность – не начало приносить вред и вам, и вашим ученикам. Вы со мной не согласны?
Я глубоко вздохнул.
– Вы предлагаете мне подать заявление об уходе?
– Не подать заявление об уходе, а выйти на пенсию, – мягко поправила меня Ла Бакфаст. – Вы, Рой, столько лет служили школе верой и правдой, но теперь вы для нашего директора точно бельмо на глазу – нет, не отрицайте, вы же понимаете, что это так и есть. Все, что он пробовал как-то переустроить, сделать по-новому, вы тут же пытались разрушить. Примеров сколько угодно: девочки из «Малберри Хаус»; Бенедикта Уайлд; этот дурацкий садовый гном; бесконечные разговоры с каждым встречным-поперечным насчет Гарри Кларка, потом, разумеется, эти доски почета…
Я посмотрел на нее.
– Вы и об этом знаете?
– Конечно, – пожала плечами Ла Бакфаст. – Мы с самого начала все знали. Неужели вы думаете, что хоть кто-то вас поддерживает? Неужели верите, что в таком месте, как «Сент-Освальдз», можно хоть что-то сохранить в тайне?
Это наверняка Уинтер, догадался я. Только он знал о досках почета. Уинтер, чье вмешательство и помощь тогда показались мне такими чудесно своевременными, а знание интернета – поистине провидческим. А что, если все это было подстроено? Что, если это было ловушкой? Что, если их целью с самого начала была моя дискредитация?
Я почувствовал давно знакомый тычок в сердце – это вновь ожил тот невидимый палец – и тяжело опустился на стул. Господи, каким же я был дураком! Интересно, а что еще стало известно этой Бакфаст? И что она уже успела сообщить Джонни Харрингтону?
Она ласково потрепала меня по плечу и сказала:
– По-моему, вы сегодня переработали, Рой. Вид у вас усталый и какой-то нездоровый. Может, мне принести вам кофе из директорской приемной?
Я покачал головой.
– Лучше чашу цикуты.
– Не стоит так драматизировать, Рой. Это всего лишь выход на пенсию. Скажем, в конце этого триместра. Вы сможете, например, объявить всем, что плохо себя чувствуете, не упоминая о неприятностях, не поднимая скандала, не устраивая ссор. И получите очень приличную пенсию, и оплаченный отпуск, и даже торжественные проводы. И тогда, возможно, у Аллен-Джонса и еще кое у кого из ваших любимцев появится еще один шанс, чтобы по-настоящему приспособиться к условиям «Сент-Освальдз», а не прыгать следом за вами с утеса. Вы уверены, что не хотите кофе? Кофе у них там очень приличный. Директор лично его покупает и смешивает сорта.
Я покачал головой.
– Вряд ли этот кофе мне понравится. Смесь бесчестности с трусостью всегда вызывает у меня тошноту.
Ла Бакфаст посмотрела на меня с упреком.
– Ох, Рой. Все люди совершают ошибки, но хороший человек готов уступить, поняв, что действовал неправильно, и старается исправить совершенное им зло. Единственное настоящее преступление – это гордыня.
Я поднял бровь.
– Это из «Антигоны»?
– Я всегда очень хорошо запоминала текст ролей.
Домой я снова возвращался через парк. Приближалась Ночь Костров. На специально отведенных местах уже высились груды сломанных старых лежаков, картонных коробок, газет, старой одежды и кое-как перевязанных охапок хвороста и дров. Вскоре туда прибегут дети и начнут насмешничать, изображая собственных учителей; потом они станут плясать вокруг огромного костра, распевать всякие старые песни, в том числе и колыбельные, и играть в такие игры, которые Дивайн и Боб Стрейндж непременно сочли бы непристойными и даже оскорбительными, хотя эти игры существуют в нашей жизни с незапамятных времен, как и эти костры, каждый год пылающие на фоне темных небес, подобно ритуальному жертвоприношению богам.
У будущего костра уже торчали трое мальчишек. Саннибэнкеры, судя по одежде. Впрочем, я вспомнил их – это они преградили мне путь вчера, передавая друг другу раскуренную сигарету. Как же неприязненно они вчера на меня смотрели! Как легко и уверенно называли меня извращенцем. До чего быстро исчезают куда-то такие вещи, как внимание, доброжелательность, уважение, авторитет, стоит лишь произнести это ужасное слово-талисман: «извращенец».
Нет, это все-таки были не вчерашние мальчишки. Подойдя ближе, я сумел получше разглядеть их лица – все они были розовощекие, ясноглазые, а один даже приветственно помахал мне рукой, заметив, что я стараюсь поскорей пройти мимо. Однако на этот раз я на приветствие не ответил.
Глава седьмая
28 октября 2005
Придя домой, я первым делом немного выпил, а потом принялся готовить себе «пастуший пирог»
[136]. Я часто прибегаю к подобному утешению – наедаюсь от пуза, – когда расстроен, а заявление госпожи Бакфаст очень меня расстроило. И не в последнюю очередь из-за Уинтера, которому, как мне теперь стало ясно, я столь неразумно доверился.
С какой стати ему вдруг так захотелось мне помочь? А я-то почему был настолько в нем уверен? Только потому, что он показался мне похожим на одного из моих давнишних учеников? Перебирая в памяти собственные нелепые действия, я понимал: мне давно следовало догадаться, что Уинтер что-то от меня утаивает. Эта его вечная скрытность, смущение, неспособность посмотреть мне прямо в глаза… Уже по одним этим признакам следовало догадаться, что у человека совесть нечиста, – вот только я-то этих признаков ухитрился не заметить. И теперь Бакфаст и Харрингтону удалось застигнуть меня врасплох и выдвинуть жесткий ультиматум: «Уходи – или столкнешься с весьма неприятными последствиями». Причем последствия эти скажутся не только на мне, но, что куда хуже, на моих мальчиках. Господи, каким же глупцом я оказался! Каким сентиментальным глупцом!
Я включил радио и отыскал какую-то новостную программу. Ведущий рассказывал о смерти Ронни Баркера
[137]. Вот и еще один огонь погашен, думал я. Еще один старый центурион мертв. Бутылка крепкого портера стояла под рукой, и я щедро плеснул темного пива на сковороду, где жарился мясной фарш с луком, а остальное использовал для поддержки собственных угасающих сил. Затем я откупорил еще одну бутылку, чувствуя, что меня уже понемногу отпускает. Я уже вполне готов был на какое-то время притвориться, что не замечаю очевидного, но тут зазвонил телефон. Это была Китти Тиг.
