– Итак, что же вы выберете? – спросил Гарри.
– Пожалуйста, сэр, позвольте мне взять «Зигги Стардаст»!
[57]
Услышав это, мистер Кларк – Гарри! – снова рассмеялся и сказал:
– Ну, сколько же можно ее слушать, ненасытный вы мальчик! А что, интересно, вы скажете вот об этом? Насколько мне известно, вы всегда предпочитали более старые вещи. У вас определенно внутренняя склонность к старине. – И он осторожно вытащил из своего кейса – а вовсе не из той коробки с пластинками, что всегда стоит у него под столом! – альбом «Даймонд Догз»
[58]. – По-моему, вам должно понравиться, – сказал он, – хотя это довольно мрачная антиутопия. Некое соединение «Зигги Стардаст» с романом «1984». Конец света, когда человеческие существа безумствуют, приняв животное обличье.
Я внимательно посмотрел на обложку альбома. Ты, я думаю, уже понял, что там было изображено. Впечатление производит странное: это кажется одновременно безобразным и прекрасным; исполненным порока и истинно правдивым. И он, Гарри, много раз это видел и, глядя на эту картину, думал обо мне; точно так же, как тогда – когда он, выбрав самое некрасивое яблоко, подумал обо мне.
А он одарил меня улыбкой – ну, знаешь, той самой – и спросил:
– Не боитесь, что вам этим мозги вышибет?
– Нет, сэр. Нет, Гарри, – ответил я.
Глава шестая
Осенний триместр, 1981
Вот так, в 1971 году, мы с Гарри и стали друзьями. Без малейших усилий – слушая в классе № 58, залитом неярким солнечным светом последних дней октября, песенку «Смеющийся гном». Для людей, жизнь которых проходит за пределами «Сент-Освальдз», подобное знакомство, возможно, не покажется чем-то необычным; но для меня эта внезапно возникшая дружба стала полной неожиданностью. У меня ведь, кроме Эрика, и друзей-то не было – только коллеги и ученики. И я, в общем, по этому поводу совсем не переживал. Я никогда особой общительностью не отличался, а уж стадным животным не был и подавно; даже в юные годы я более всего был счастлив в обществе моих книг, моего радиоприемника и… моего одиночества.
Но с появлением в моей жизни Гарри Кларка все изменилось. Недели, месяцы и годы сменяли друг друга, а мы с ним продолжали видеться каждый день, причем не только по утрам, но и после занятий, когда, удобно устроившись у Гарри в классе и поглощая немыслимое количество чая, мы вместе проверяли тетради, вместе читали газеты и вели бесконечные разговоры, пока в дверях не появлялась наша тогдашняя уборщица – Глория с испанскими глазами – и, уперев руки в аппетитные бедра, не вопрошала возмущенно: «Вам что, ребята, пойти некуда? У вас дома нет?»
О чем мы с ним разговаривали? Да обо всем. О политике, о музыке, о людях, о жизни. Я узнал, что он голосовал за лейбористов (я поддерживал Эдварда Хита
[59]); что ему нравится группа «Монти Пайтон»
[60] и сериал «Доктор Кто»
[61]; что он слушает музыку по Радио-1 и ездит слушать выступления музыкальных групп в Манчестер. Гарри ненавидел футбол, но любил крикет; ему нравились произведения Курта Воннегута и Мюриэл Спарк. Он жил один в Молбри-Вилледж, занимая небольшой стандартный домик в длинном ряду точно таких же домов, выстроившихся вдоль улицы. Женат он никогда не был и, насколько я знал, считал своей семьей школу «Сент-Освальдз».
Иногда мы, взяв с собой Эрика, отправлялись куда-нибудь, чтобы пропустить пару стаканчиков, – Эрик и тогда уже был очень даже не прочь выпить, – например, в местный паб «Жаждущий школяр», который, кстати, и сегодня, что необычайно приятно, ничуть не переменился: все те же кожаные кресла у камина и те же старые столы, испещренные боевыми шрамами. В «Школяра», собственно, ходили все наши преподаватели – за исключением, пожалуй, доктора Дивайна, который то ли совсем не пил, то ли достоинство не позволяло ему появляться в компании простых преподавателей. А у меня самые счастливые воспоминания связаны именно со «Школяром», с нашей тесной компанией из трех человек и с тем весельем, которое так легко зарождалось, если рядом был Гарри.
Встречаются такие вот совершенно исключительные учителя, способные внушить к себе какую-то особую любовь. Таким был Пэт Бишоп; таким был и Гарри Кларк. К этим людям сразу же, абсолютно инстинктивно и безоговорочно начинаешь испытывать доверие. Именно поэтому я и десять лет спустя – когда ко мне явился Джонни Харрингтон со своей зловещей историей об одержимости – сразу же решил пойти посоветоваться с Гарри Кларком, будучи уверенным, что уж он-то поймет, как тут быть.
Был обеденный перерыв, и Гарри, как всегда, остался в классе в окружении ребят. Он вообще крайне редко спускался в столовую и предпочитал отдыхать от занятий в своей комнате за чашкой чая, слушая любимые пластинки.
Увидев меня, он тут же встрепенулся, заулыбался и сказал:
– Ага, вот и мистер Стрейтли! Как раз вовремя, чтобы разрешить возникшее в результате нашей дискуссии противоречие. Что лучше – «Status Quo» или «Procul Harum»?
[62] Как латинист, вы должны знать.
– На самом деле правильно было бы procul harun, – сказал я, – но, насколько я понимаю, подобные тонкости вас не интересуют. – Я повернулся к собравшимся вокруг Гарри ученикам: – Джентльмены, мне крайне неприятно прерывать вашу глубокомысленную дискуссию, но, увы, я должен срочно переговорить с мистером Кларком. А status quo вы легко восстановите и несколько позже.
Мальчики довольно весело отреагировали на мою убогую шутку и удалились. А я, оставшись с Гарри наедине, выпалил:
– Я снова по поводу Харрингтона. Мне нужен твой совет.
