Нет, тут вовсе не старость виновата, будь она проклята. Просто у прошлого есть дурная привычка незаметно подкрасться к человеку со спины, как это делают дети, играя в «Угадай, кто?», и, прежде чем игрок успеет крикнуть: «Я понял! Это…», столь же незаметно исчезнуть, оставив его мучиться догадками. Я пытался расслабиться с помощью обычных средств – просматривал сделанные в классе записи, заполнял личные дела учеников, слушал радиоприемник, – но ничто из этого так и не смогло избавить меня от ощущения неведомой опасности: казалось, она притаилась у меня за спиной и с неумолимым упорством придвигается все ближе, целясь в ту точку между лопатками, куда обычно и вонзает свой нож убийца.
В общем, когда я вижу, как Джимми развешивает на стене в Среднем коридоре яркие блестящие постеры, свидетельствующие о «прогрессе через традицию», меня может поддержать только поспешно выкуренная сигарета «Голуаз» или мои любимые лакричные леденцы. Как ни удивительно, наша башня осталась в стороне от великого переустройства школы – видимо, потому, что родители учеников обычно так высоко не поднимаются. В результате нам удалось сохранить в своем коридоре с полдюжины досок почета – потрескавшихся, выгоревших на солнце, но чудесных во всех отношениях; во всяком случае, я вполне внятно объяснил этой Бакфаст, что готов защитить эти доски даже ценой собственной жизни.
На нее, впрочем, мое заявление ни малейшего впечатления не произвело. Очевидно, госпожа Бакфаст – она, правда, предпочитает, чтобы ее называли Ребекка, – с конца июля занимавшаяся осмотром нашей школы, успела заметить там массу нарушений и недостатков: граффити на стенах, протечки на потолке, трещины в штукатурке, щели в оконных рамах, скользкие, изношенные ступеньки на лестницах. Во всяком случае, официальной причиной удаления со стен досок почета считается то, что в них якобы завелся древесный жучок. Бакфаст, правда, заверила меня, что доски будут храниться в кладовой до тех пор, пока школа не сможет себе позволить реставрировать некоторые из них.
– Некоторые?
И она с улыбкой опытного пиарщика снисходительно пояснила:
– Ну да, некоторые. Хотя традиции действительно важны, мы все же считаем, что облик «Сент-Освальдз» должен стать и более демократичным, и более доступным. Это поможет школе расширить свой профиль и стать более конкурентоспособной.
– Конкурентоспособной? Мы с кем-то соревнуемся? Мы, собственно, кто? Команда по лакроссу?
[69]
Бакфаст приподняла безупречную бровь.
– Школа «Короля Генриха», например, в этом году вышла на девятое место в списке Лиги Независимых Школ
[70].
– Ах, вы об этом… – Я крайне редко обращаю внимание на списки школ, составленные Лигой; да, собственно, после прошлогодних событий и надеяться было нечего, что «Сент-Освальдз» сможет занять в этом списке одну из верхних строчек. Ну а представители «Короля Генриха» – нашего основного соперника – смотрят на нас сверху вниз еще со времен окончания Столетней войны
[71]. Лет десять-пятнадцать назад им тоже пришлось пережить некое переустройство, так что теперь у них есть и смешанные классы, и новый театр, и плавательный бассейн олимпийских размеров, а также нечто, именуемое «академическим статусом»
[72]. А еще у них имеется некая постоянно действующая посредническая команда, продающая их услуги всему свету. Тамошних преподавателей мы прозвали Генриеттами. Во всяком случае, среди них нет ни одного Твидового Пиджака.
– Однако, – сказал я, – как бы мы ни заботились о конкурентоспособности, как бы ни мечтали победить в соревновании с другими школами, я все же уверен, что определенные вещи безусловно достойны того, чтобы их сохранили. Как известно, Августу
[73] достался город, построенный из кирпича, а он после себя оставил город, построенный из мрамора. И обратное попросту недопустимо.
Как это ни печально, но, похоже, большинство наших преподавателей моего мнения не разделяет. Например, доктор Дивайн, который с прошлого года является у нас официальным представителем Министерства здравоохранения и социального обеспечения, неоднократно жаловался на отвратительное состояние школьного здания и теперь явно видит в Бакфаст потенциального союзника. Мало того, я подозреваю, что эта особа, у которой хорошенькая мордашка сочетается с блестящей работоспособностью, слегка вскружила Дивайну голову. Мне он, во всяком случае, не выказал ни малейшего сочувствия и поддержки, да и вид у него был весьма самодовольный. Он всегда считал, что намного меня моложе – всего-то на пять лет! – хотя работать в «Сент-Освальдз» мы начали почти одновременно. Дивайн вообще любит производить впечатление человека, обладающего поистине юношеской гибкостью ума по сравнению, например, со мной, якобы безвозвратно застрявшим на том уровне мышления, который все давно уже признали устарелым.
– Вы должны понять: грядут большие перемены, – заявил он мне сегодня в учительской, – и те, кто отказывается меняться вместе с эпохой, неизбежно будут отброшены на обочину прогресса.
– Звучит весьма поэтично, Дивайн, – сказал я, наливая себе чаю. – В следующий раз они непременно попросят именно вас написать для них очередной лозунг. Как там у них сказано? «Прогресс через традицию» или наоборот?
Дивайн несколько раз судорожно фыркнул, подергивая носом, и сказал:
– Я так и знал, что вы эту историю с досками почета воспримете особенно болезненно. Но, согласитесь, ведь мы действительно застряли в прошлом, тогда как страница уже перевернута. И я, например, отнюдь не готов возиться с грудами какого-то старого хлама.
Ничего себе заявленьице! Старый Дивайн пришел в такое возбуждение, что кончик носа у него стал ярко-розовым. И мне вдруг стало его почти жаль – в свои шестьдесят он, безусловно, слишком стар для должности второго директора, однако со свойственной ему самонадеянностью даже не задумывается об этом. Он понимает, что работа антикризисной команды – явление временное. Как только Харрингтон окончательно утвердится на троне, его помощники будут отосланы. И после их ухода у Дивайна, как он надеется, может все же появиться шанс занять один из руководящих постов – тот самый шанс, который столько раз ускользал от него подобно золотому лучу на конце мимолетной радуги, жестоко обманывающему каждого, кто вздумает его поймать.
