Я пожал плечами. Выражение «сущее наказание» применимо к любому из классов средней школы, который мне когда-либо доводилось учить. И, кстати сказать, в этом году у меня, пожалуй, не было ни одной особо выдающейся личности, как не было и настоящих бунтовщиков или проказников. Зато меня не покидало ощущение чего-то скользкого и опасного, притаившегося где-то совсем близко.
– Да неужели? – удивился я. – А что, были жалобы? И почему в таком случае жаловались вам, а не обратились ко мне, классному наставнику?
Капеллан смущенно откашлялся. Ему явно стало не по себе.
– Тут дело деликатное, – признался он. – Не хотелось бы, чтобы эта история вышла наружу…
– Ах вот оно что… – Значит, проблема, скорее всего, имела отношение к сексу или, возможно, к увлечению онанизмом. Впрочем, наш капеллан хоть и гордился дружескими отношениями с учениками, но всегда очень болезненно воспринимал всевозможные «проблемы деликатного свойства», как он это называл, – еще одна причина, кстати сказать, по которой мальчишки избегали с ним откровенничать.
– Дело в том, – сказал он, – что некий ученик из вашего класса, похоже, уверен, что один из преподавателей – преподавателей школы «Сент-Освальдз»!.. – Доктор Бёрк умолк, охваченный волнением, и даже сделал несколько глотков своего отвара, чтобы немного успокоиться. – Вполне возможно, сама проблема выеденного яйца не стоит, но ваш ученик на полном серьезе убеждал меня, что этот преподаватель поощряет… э-э-э… гомосексуализм.
Что ж, я знал только одного преподавателя нашей школы, к которому можно было бы применить подобное обвинение. Ну а ученик…
– Позвольте мне предположить: к вам, случайно, не Джонни Харрингтон приходил?
– Этот мальчик доверился мне, и наша беседа носила конфиденциальный характер, – предостерегающим тоном заметил капеллан и нахмурился. – Разумеется, я вам его имени не открою. Но поскольку в этой истории замешан преподаватель школы… точнее, обвинен в неких порочных пристрастиях… – Бёрк снова помолчал, пожал плечами и заявил: – В общем, мне придется довести это до сведения директора. А также, разумеется, Председателя правления. Нельзя же допустить, чтобы учитель совращал своих учеников. К тому же это может страшно повредить репутации школы. Ну и так далее.
– Капеллан, – решительно сказал я, – вы, боюсь, стали жертвой довольно гнусной шутки, весьма, к сожалению, распространенной. Например, в моем нынешнем классе 3S имеется парочка учеников, которые развлекаются подачей всевозможных жалоб. Вы не первый, кого они вовлекли в эту отвратительную игру, и я прошу вас: в следующий раз постарайтесь адресовать очередного жалобщика прямиком ко мне, таким образом мы с вами не только сбережем себе нервы, но и время.
По-моему, капеллан вздохнул с облегчением, а потом спросил:
– Так вы считаете, что это мистификация? – Я молча кивнул, и он смущенно пробормотал: – Да вот и мне показалось… как-то уж больно все это странно. Такой достойный человек, уважаемый член нашего преподавательского коллектива… – Он вздохнул. – Значит, по-вашему, никаких оснований для подобных обвинений нет?
А я в этот момент думал о Гарри, о его невинной душе, о его искренней убежденности в том, что всегда лучше говорить правду. Потом я вспомнил Харрингтона и сплетника Спайкли – а я сплетников всегда ненавидел, – выпрямился, расправил плечи и, решительно посмотрев капеллану прямо в глаза, сказал:
– Да, ни малейших!
Глава третья
Осенний триместр, 1981
Я хотел было поговорить со Спайкли, но потом решил, что делать этого не стоит. Я, впрочем, не сомневался: это именно Спайкли приходил к капеллану с жалобой на Гарри. А науськал его Харрингтон – в этом я также был совершенно убежден. Следовало учесть, что эти трое слишком часто торчали на большой перемене в классе у Гарри. А я слишком хорошо знал Гарри и был уверен: если у Чарли Наттера возникли сомнения насчет собственной сексуальной ориентации, то Гарри, разумеется, постарался по возможности его поддержать и ободрить.
Вряд ли можно было ожидать, что Харрингтон с его обуженным церковью мировоззрением способен это одобрить. Ну а Спайкли, как я догадывался, всегда был ведомым. И в итоге эти двое состряпали на Гарри жалобу, а Спайкли изложил ее капеллану, – и, не вмешайся я, подобная жалоба была бы наверняка передана директору и Председателю правления…
Да, я сознательно ввел капеллана в заблуждение. И ни капли об этом не жалею, хотя впоследствии это стало для меня причиной определенных неприятностей. Зато я очень жалею, что сам тогда ничего не заметил, – ни малейших признаков. Впрочем, забот у меня хватало, и, как только очередной кризис миновал, Харрингтон и двое его друзей снова отступили на задворки моего восприятия.
Те несколько недель и впрямь выдались на редкость загруженными. Осенний триместр подходил к концу, и у меня помимо уроков оказалась целая куча разных дел, в том числе натаскивание к экзамену по латыни нескольких старшеклассников; затем неминуемый приезд двадцати французских ребят по обмену из школы «La Baule», что всегда связано с невероятными хлопотами и суматохой; затем снова совершенно не вовремя выпал снег; и, наконец, шла подготовка школьного спектакля «Антигона» по пьесе Софокла, а для этого у меня изъяли двух самых лучших учеников предпоследнего года обучения, да и Гарри целыми днями пропадал на репетициях и был занят даже во время обеденного перерыва, а после занятий и вовсе до позднего вечера.
Затем случился весьма неприятный инцидент с кроликами. На задах школы в загоне содержалось с полдюжины кроликов; за ними ухаживали ребята из моего класса, заявив, что ставят некий научный эксперимент; и вот однажды все кролики были найдены мертвыми; а обнаружил это мальчик, который пришел их покормить.
Сперва я решил, что в крольчатник попросту забралась лиса. Однако никаких следов нападения хищницы заметно не было; все трупики кроликов были абсолютно целыми, хотя и промокшими насквозь, и кто-то аккуратно выложил их в ряд прямо в клетке. По школе моментально поползли слухи о применении черной магии. Тот мальчик, что обнаружил кроликов мертвыми – весьма, кстати, впечатлительный ребенок по фамилии Ньюмен, – был всем этим страшно расстроен, и ему, естественно, посоветовали поговорить с нашим капелланом, а также с нашим «сатанистом» мистером Спейтом. В итоге комбинированное воздействие этих душеспасительных бесед оказалось столь велико, что мальчик впал в состояние такой заторможенности, или, точнее, замороженности, что и сам стал похож на кролика, угодившего ночью на шоссе в перекрестный свет фар двух автомобилей.
Это, впрочем, вовсе не значит, что я начисто забыл о Чарли Наттере или о Гарри Кларке; просто они в этот момент были далеко не единственной моей заботой; кроме того, единственным свидетельством того, что у моих учеников что-то не так, служил для меня только рассказ Харрингтона (и, разумеется, кое-какие пояснения Гарри). А поскольку успехи Чарли Наттера были отнюдь не блестящими, я рассчитывал увидеть на одной из встреч с родителями, которые всегда проводятся в конце триместра, его отца, Стивена Наттера, ЧП, и, возможно, кое-что с ним обсудить – нет, разумеется, не сексуальные предпочтения Чарли; это, я полагал, совершенно не мое дело, поскольку не имеет ни малейшего отношения к изучению латинских глаголов. Я хотел выяснить, каково в целом душевное состояние мальчика. Впрочем, заранее я к этому разговору не готовился. Между тем родители Харрингтона уже выразили желание пообщаться со мной и узнать, насколько хорошо успевает их сын, и мне после того, как в начале триместра наши отношения сложились не слишком удачно, хотелось произвести на них максимально благоприятное впечатление.
