Генерал попытался восстановить свою честь, потому что ему с опозданием кое-что пришло в голову.
— Воля теперь в большой моде, — сказал он. — В связи с патриотической акцией мы тоже много занимаемся этой проблемой.
Кларисса улыбнулась ему и вытянула руки, чтобы снять с них напряжение.
— Когда приходится так ждать, чувствуешь предстоящее каждой жилкой, словно ты смотришь в подзорную трубу, — ответила она.
Штумм фон Бордвер подумал, он не хотел снова ударить лицом в грязь.
— Верно! — сказал он. — Это связано, может быть, с современной физической культурой. Ею мы тоже занимаемся!
Тут нагрянул надворный советник со свитой ассистентов и учениц, он был очень любезен, особенно со Штуммом, сказал что-то о каком-то неотложном деле и выразил сожаление по поводу того, что должен, вопреки своему намерению, ограничиться этим приветствием и не проведет их по клинике сам. Он представил им доктора Фриденталя, который сделает это вместо него. Доктор Фриденталь был высокого роста, строен, чуть рыхловат, обладал пышной шевелюрой, и когда его представляли, улыбался, как акробат, который взбирается по стремянке, чтобы исполнить смертельный прыжок. Шеф удалился, и принесли халаты.
— Чтобы не тревожить пациентов, — объяснил доктор Фриденталь.
Кларисса почувствовала, надевая халат, необыкновенный прилив сил. Маленький врач — вот на кого она была похожа. Она казалась себе очень мужественной и очень белой.
Генерал поискал зеркала. Трудно было найти халат, который подошел бы к его соотношению между ростом и шириной; когда наконец удалось закутать его полностью, он стал похож на ребенка в слишком длинной ночной рубашке.
— Не думаете ли вы, что мне следовало бы снять шпоры? — спросил он доктора Фриденталя.
— Военные врачи тоже носят шпоры! — не согласился Ульрих.
Штумм сделал еще одно беспомощное и сложное усилие, чтобы увидеть себя сзади, где врачебная мантия падала на шпоры мощными складками; затем все двинулись. Доктор Фриденталь попросил не терять самообладания, с чем бы они ни столкнулись.
— Пока все шло сносно! — шепнул Штумм своему другу. — Но меня это, в сущности, нисколько не интересует. Я вполне мог бы использовать это время, чтобы поговорить с тобой о сегодняшнем вечере. Так слушай же, ты хотел, чтобы я рассказал тебе все откровенно. Это проще простого. Весь мир вооружается. У русских совершенно новая легкая артиллерия. Ты слушаешь? Французы использовали двухлетний срок службы для того, чтобы сильно расширить свою армию. Итальянцы…
Они снова спустились по той же царственно-старомодной лестнице, что привела их наверх, повернули куда-то в сторону и оказались в лабиринте маленьких комнат и коленчатых коридоров с выступающими на. потолках белеными балками. Проходили они большей частью через хозяйственные и канцелярские помещения, в которых, однако, из-за недостатка места в старом здании было что-то неестественное и мрачное. Они были заполнены жутковатыми людьми как в больничной, так и в неказенной одежде. На одной двери было написано: «Приемный покой», на другой — «Мужская». У генерала слова застряли в горле. Он предчувствовал, что в любой миг может случиться что-нибудь из ряда вон выходящее и потому требующее великого присутствия духа. Против воли его занимал также вопрос, как ему вести себя, если неодолимая нужда заставит его уединиться и он без компетентного эскорта, один на один, встретится с душевнобольным в том месте, где все люди равны. Кларисса, напротив, шла все время на полшага впереди доктора Фриденталя. Его указание надеть белые халаты, чтобы не пугать больных, держало ее в потоке впечатлений как спасательный жилет. Ее занимали любимые мысли Ницше: «Существует ли пессимизм силы? Умственная предрасположенность к жестокой, страшной, злой, проблематичной стороне жизни? Потребность в ужасном как в достойном враге?/А что, если безумие необходимо как симптом вырождения?» Она не думала об этом словами, а вспоминала в целом; ее мысли спрессовали это в маленький пакетик и чудесным образом свели к наименьшему объему, как инструмент взломщика. Для нее этот путь был наполовину философией, наполовину прелюбодеянием.
Доктор Фриденталь остановился у железной двери и вынул из брючного кармана плоский ключ. Когда он открыл дверь, экскурсантов ослепил яркий свет, они вышли из защищавшего их здания, и в тот же миг Кларисса услышала ужасный, пронзительный крик, какого она никогда в жизни не слышала. Несмотря на свою храбрость, она содрогнулась.
— Всего-навсего лошадь! — сказал доктор Фриденталь и улыбнулся.
Действительно, они находились на дороге, что вела от подъезда вдоль главного корпуса на задний, хозяйственный двор клиники. Дорога эта, со старыми колеями и уютной сорной травой, ничем не отличалась от других дорог, и солнце припекало ее вовсю. Однако и все другие, кроме Фриденталя, были странно поражены и даже как-то смущенно и недоуменно возмущены тем, что находились на здоровой и обычной улице, после того как уже проделали долгий авантюристический путь. В свободе было в первый момент что-то поразительное, хотя она и была необыкновенно приятна, и сначала надо было привыкнуть к ней снова. У Клариссы, в которой все сталкивалось непосредственнее, напряжение разрядилось громким, звенящим смехом.
Доктор Фриденталь, улыбаясь, первым перешел дорогу и открыл на противоположной стороне маленькую, тяжелую железную калитку в стене парка.
— Вот здесь и начнется! — сказал он мягко.
И теперь они в самом деле находились в том мире, что уже неделями непонятно притягивал Клариссу, причем не только ужасом ни с чем не сравнимого и от всего отключенного, но и так, словно ей было суждено испытать там что-то, чего она прежде и представить себе не могла. Сначала, однако, вошедшие ни в чем не увидели отличия этого мира от большого старого парка, который мягко поднимался в одном направлении и где наверху, среди куп могучих деревьев, виднелись маленькие, белые, похожие на дачи домики. Вздымавшееся за ними небо предвещало прекрасный вид с той возвышенности, и в одном ее месте Кларисса увидела больных с санитарами, группами стоявших или сидевших и похожих на белых ангелов. Генерал фон Штумм нашел, что сейчас подходящий момент продолжить разговор с Ульрихом.
— Так вот, я хочу немного подготовить тебя к сегодняшнему вечеру, — начал он. — Итальянцы, русские, французы и затем еще англичане, понимаешь, все вооружаются, и нам…
— Вам нужна ваша артиллерия, это я уже знаю, — прервал его Ульрих.
— В числе прочего! — продолжал генерал. — Но если ты не дашь мне кончить, мы сейчас окажемся возле этих психопатов и не сможем спокойно поговорить. Я хотел сказать, что мы находимся в самой середине и занимаем очень опасную в военном отношении позицию. И в этой ситуации среди нас — я говорю сейчас о нашей патриотической акции — есть люди, которым нужна исключительно человеческая доброта! — И тут вы против! Это я уже понял! — Наоборот! — заверил его Штумм. — Мы не против! Мы относимся к пацифизму очень серьезно! Только мы хотим добиться утверждения нашего артиллерийского проекта. И если бы мы смогли провернуть это, так сказать, рука об руку с пацифизмом, мы были бы лучше всего защищены от всяких кривотолков насчет империалистических устремлений и угрозы миру! Так уж и быть, признаюсь тебе, что мы действительно немножко заодно с этой Докукер. Но, с другой стороны, тут нужна осторожность, ведь, с другой стороны, враждебная ей партия, националистическое течение, которое теперь тоже участвует в нашей акции, против пацифизма, но за усиление армии!
