Анна Артемьева
Елена Рачева
P. S.: Спасибо историкам «Мемориала» Ирине Островской, Алене Козловой, Светлане Фадеевой и Алексею Макарову за помощь в поиске бывших заключенных и главному хранителю фондов Центрального музея ФСИН России, полковнику Николаю Суслову за контакты сотрудников Службы исполнения наказаний.
Спасибо редактору Владимиру Яковлеву, фотографу Сергею Максимишину и психологу Нане Оганесян — за советы и идеи. Спасибо нашему соавтору Евгению Казакову за макет книги и дизайн обложки, Веронике Цоцко — за верстку. Спасибо издательству АСТ и Илье Данишевскому, без которых этой книги бы не было. Спасибо «Новой газете», Нугзару Микеладзе и Дмитрию Муратову, без которых не было бы нас.
Антонина Васильевна Асюнькина
«Не ощущала, что нужно еще покушать, потому что знала, что больше не дадут»
1923
Родилась на хуторе Комарово Россошанского района Воронежской губернии в семье последователей религиозного движения федоровцев, катакомбных старообрядцевбеспоповцев. Движение возникло в начале 1920-х годов под Воронежем вокруг юродивого Федора Рыбалкина. К 1930-м активные члены движения были расстреляны, большинство остальных раскулачены и отправлены в ссылку.
ФЕВРАЛЬ 1930
Семья Антонины выслана «как имеющая кулацкое хозяйство и принадлежащая к контрреволюционной секте федоровцев».
Родители Антонины, бабушка, дедушка, три ее дяди и четверо братьев и сестер этапом через Архангельск и Котлас доставлены в Заонекеевский лагерь ОГПУ Вологодской области, созданный в помещении бывшего монастыря.
21 ИЮНЯ 1931
Отец Антонины Василий Береговой арестован вологодским полномочным представительством ОГПУ «за распространение ложных слухов о Советской власти».
27 НОЯБРЯ 1931
Постановлением «тройки» Василий Береговой осужден на три года лишения свободы и отправлен в Печорлаг. Его близких как семью «врага народа» отправили в ссылку в Кожвинский район Коми АСССР.
1933
Cемье Антонины разрешают вольное поселение в Печорском районе. Василий Береговой получает еще один срок за антисоветскую агитацию в лагере и освобождается только в 1937-м.
Работала кассиром, бухгалтером, заведующей детскими яслями.
Живет в поселке Красный Яг под городом Печора.
Папа мой был мужчина божественный, раскулачили его за Христа и выслали.
Мама была неграмотная, а отец — развитой, грамотный, все знал. И столярничал, и лошадей мог подковать, и на гармошке играл. Молодец был отец! Никогда не унывал. Как и я.
Сами мы с Воронежской области, с хутора Комарово. Там была церковь, мама с папой ходили молиться, они были люди набожные, федоровцы. Был один такой Федоров, и мы вроде в его подчинении.
Как стали разрушать эту церковь, отец пошел, начал им говорить: «Чего вы делаете! Такую красоту сносите!» Друг его один говорит: «Молчи, Василий, а то поедешь туда, где Макар телят не пас». Ну и через два дня начали люди говорить, что тех, кто у церкви был, возмущался, станут раскулачивать и забирать. Дед тоже ходил шуметь — его выслали. А дядя Ваня не ходил — его все равно раскулачили.
«Два года мы в церкви жили»
Погрузили нас на три подводы. Меня привязали. Я ведь хотела убежать, не хотела ехать. Думала, что от родителей хотят меня увезти. А родители что, они молчат. И мне опять: «Не языкай. А то мы в одну сторону ту-ту поедем, а ты в другую». Испугалася я!..
Сначала нас в церковь привезли, и два года мы в той церкви жили. Там много людей было, и мужчин и женщин, все — с Воронежской области. Сначала — кого за религию выслали, потом кулаков пригнали.
Нары стояли трехэтажные, на них спали. Сначала даже в туалет не водили, но мы не могли в туалет в церкви ходить, поганить церковь. Начали ругаться, возмущаться. Тогда стали под конвоем два раза в день выводить.
Антонина во время ссылки. Коми, начало 1940-х
Два раза в день давали баланду, кипяточек и все. Мама крошечку хлеба даст, маленькую, как просвирочка. Я кричу: «Мама-а, дай кусок хлеба!» «Вот тебе просвирочка. Ты скушаешь — и будешь здорова».
Мы там пели псалмы божественные! Охранники приходили, ругалися, а взрослые говорят: мол, раз вы не слышите, Бог услышит и нам поможет.
Мы все вместе сидели: мама, папа, дедушка, дядя Коля, тетя Шура, дядя Миша. Потом мужчин забрали. Папу взяли на лесоповал, старший брат пошел в пастухи, дедушка — печки ремонтировать. На ночь закрывали на засов, утром отпускали на работу под конвоем.
Потом очень много стали умирать дети. У одной бабушки Христи было трое детей, и все померли. А я не болела, я боевая была. Могла из грязи что-то найти и скушать.
Посидели месяц, полтора… Конвой же видит, что мы голодаем! Разрешили детей на веревке спускать в окна церкви, чтобы они ходили, милостиню просили. Я не ходила, а братиков спускали. Подавали им мало.
Потом начали выпускать и старух, и женщин, чтобы они побиралися. Бабушка рассказывала: ходили, крестили людей, молились. Кто-то двери не открывал, кто-то пускал, кормил. Мама ходила по деревням, белила дома, ремонтировала. Но никогда об этом потом не рассказывала.
«Крестики»
Сначала мы были кулаки высланные, а потом уже за веру арестованные. Прямо там, в церкви, арестовали и отправили в Печору, в Республику Коми. И Василенковых отправили, и Парубаевых, и бабу Христю…
До Кожвы везли на баржé, в трюме, куда, не сказали. Когда вышли, увидали оленей и отец сказал: «Ничего, скот живет — и мы проживем».
Привезли нас в Песчанку (поселок спецпереселенцев в 22 км от города Печора. — Авт.). Отца не было, его забрали в тюрьму, а мы с мамой и с бабушкой остались. Жили в бараках. Комнаты такие большие, с нарами. Помню, чего-то горячее в кружечку наливали, ну и хлеба кусочек, это мы кушали. Голодали… Как вам сказать… Не ощущали, что нужно еще покушать, потому что знали, что больше не дадут.
Потом отца — он уже осýжденный был — отправили на лесозаготовку в Кедровый шор, килóметров 50 от нас. Мы с братом и сестрой ходили к нему пешком. Измозолил ноги — все равно идешь. Потом ак-кли-ма-ти-зировались, а отца отпустили к семье, в Песчанку.
Я до этого не училась, а как в Коми приехали, пошла в первый класс. Как в школу заходили, нам, детям, давали рыбий жир по ложке и настойку хвои. Тем и были живы.
