Молился я обычно, когда в бараке никого нет, лежа на верхних нарах. Утром, днем и вечером, в общей сложности 20–40 минут. Вскоре я пережил религиозный экстаз.
Во время молитвы здесь, в области сердца, возникает сверхъестественная теплота.
Потом начиналось горение сердца. Появлялась сила духа, воля, отвага, мощь внутренняя. Глаза мои словно извергали огонь. Все греховное исчезало, все сгорало…
Я был в состоянии религиозного экстаза — я засекал время — по 25 минут. В это время ты не хочешь свободы, потому что ты свободен. Ты не хочешь счастья, потому что ты счастлив. Все твое сознание поглощено наблюдением Бога. Внешние обстоятельства не имеют никакого значения.
«Если бы не лагерь — кем бы я был?»
Никакой злости за лагерь у меня нет. Все плохое я забыл, но самое хорошее в памяти у меня осталось — это мужская дружба.
Когда я вышел из лагеря, написал друзьям-полякам, какое в России плохое материальное положение. И сразу приходит из Польши посылка: сало, крупы… Хотя я ж ничего не просил! Потом поехал в Польшу, меня бесплатно возили по всей стране…
Если бы не лагерь — кем бы я был? Может, как и планировал, устроил бы партийную дискуссию и сел. А может, смирился бы и не стал никем… Я ни о чем не жалею. Первая судимость привела меня к Богу, вторая научила молиться. Я бы согласился прожить такую жизнь еще раз.
КРЕСТ ИЗ АЛЮМИНИЕВОЙ ЛОЖКИ
«Сделать крест каждый может: делаешь форму, растапливаешь ложку и заливаешь в форму расплавленный алюминий. Четки делали из хлеба или веревки. А вот службы в лагере не вели. Когда я попал в Инту, пожилых священников уже отправили в инвалидный лагерь Абезь, они там убирали снег лопатой, и службы вести было некому».
ВАЛЕНТИН МУРАВСКИЙ 1928, САНКТ-ПЕТЕРБУРГ
В 1944 году со всей семьей был угнан на принудительные работы в Германию, откуда после освобождения сестра Валентина Дина уехала в США. В 1947–1948 Валентин и его мать Розалия Муравская были арестован за связь с Диной. Поводом послужило письмо, в котором Валентин отговаривал сестру возвращаться в СССР. Валентин получил три года лагерей, мать — 10. Заключение отбывал в Красноярском крае. После освобождения переехал в Караганду, откуда пешком ходил в лагерь «Долинка» на свидания с матерью. В 1957 был реабилитирован и вернулся в Ленинград.
МАМИНА ВЫШИВКА
Сделана Розалией Муравской в Карлаге. «Сидела она в лагере жен изменников родины. Мама ногами месила глину, лепила огромные, тяжелые саманные кирпичи и строила из них бараки».
“ Лагерь мамы был в Казахстане, в Долинке. Приехал я, вышел на станции и пошел. Шел-шел целый день… Дорога одна, людей нет, ночь наступает. Нашел стог сена, залез, лежу — вокруг шакалы воют. А может, и волки. Утречком пошел дальше. Вижу: проволока, за ней женщины стоят. А я флотский, в бушлатике. Женщины кричат: «Морячок, полюби меня! Полюби меня!» Я еще подумал: как я могу тебя полюбить? Я же тебя даже не знаю…
Пришел к проходной, вызвали маму. Мама так счастлива была! 10 лет мы с ней не виделись…
Валентина Мефодьевна Ищенко
«Я стояла на сцене и рыдала от счастья»
1918
Родилась в Киеве.
1941
Во время оккупации Ищенко, студентка третьего курса Киевской консерватории, стала солисткой Полтавского оперного театра, выступала перед немецкими офицерами, затем была отправлена в Германию, где вместе с другими советскими артистами выступала на концертах для остарбайтеров.
1946
На второй день после возвращения в СССР арестована по подозрению в шпионаже. Приговор военного трибунала Киевского военного округа: шесть лет лишения свободы и три года поражения в правах.
1947
Этапирована в Воркутлаг и принята на работу в Воркутинский театр.
1951
За отказ сотрудничать с лагерной администрацией уволена из театра и переведена на работу в культурно-воспитательную часть.
23 ФЕВРАЛЯ 1952
Освободилась из лагеря без права проживания в крупных городах и вернулась на работу в тот же Воркутинский театр, где отбывала срок.
С 1954-го работала солисткой Республиканского театра оперы и балета.
Живет в Сыктывкаре.
Вот вы говорите — лагерь, лагерь… А я ни о чем не жалею, потому что мне нигде плохо не было. Я не голодала, не холодала, в лагере меня сразу одели, я все время чувствовала, что обо мне заботятся.
Когда закончился срок и поражение в правах, я уже пела репертуар, которому позавидовала бы любая певица. Слушайте: «Евгений Онегин», «Фауст», «Русалка», «Запорожец за Дунаем», «Паяцы», «Царская невеста», «Проданная невеста». «Сильва», «Марица», «Веселая вдова»… Все перепето, всюду — только главные роли.
Куда мне было рыпаться из Коми?
«Фауст»
Началась война — и с этого все мои беды. 22 июня у нас в консерватории (Ищенко училась на третьем курсе Киевской консерватории. — Авт.) была репетиция. Иду на репетицию, вдруг слышу: шум и все люди бегут куда-то в арку. «В чем дело?» — спрашиваю. «Так ведь немцы! Бомбежка!» А я и не знала…
Занятия в консерватории прекратились, я пошла искать работу. А кем меня возьмут? Пошла, устроилась уборщицей в ресторане. Скоро хозяин мне говорит: «А ты знаешь, что в Полтаве уже опера работает? Раз ты артистка, я устрою тебя туда».
Посадил меня в телячий вагон, а там уже встретил немец. Везет меня и трех других девушек куда-то на квартиру, говорит: «Значит, так. Никаких знакомств, никакого шума. Жить тихо, без разрешения никуда не ходить, а дальше мы вам объясним». Оказывается, мерзавец, который мне об этом рассказал, вербовал девушек в немецкую разведшколу. Я так испугалась, так стала рыдать!
Стали жить в разведшколе. Учить нас ничему не начали, но объяснили, что надо будет присматриваться, запоминать, какой, к примеру, мимо вокзала состав прошел…
Валентина Ищенко. Полтава, 1942
Через несколько дней отвожу в сторону этого немца — его звали Франц, симпатичный мужчина, подтянутый, средних лет, — и говорю: «Я певица, студентка консерватории, для меня театр — вся моя жизнь. Может, как-нибудь можно…»
