— А где Шурик? — спрашиваю.
— Большим человеком стал. В Тюмени живет, в такси работает.
Большой человек!
Витаутас Казюленис. 1951
Лесные братья
В 49-м году приходит нам в ссылку письмо от моей сестры: «Братья наши там же, где старшие сестры». Сестры в детстве умерли от скарлатины. А братьев убили русские.
* * *
Когда 15 июня 1941 года началась первая оккупация, забрали таких, кто грамотные сильно, могут советской власти навредить. А мои братья — боже мой! — окончили четыре класса, что они могут натворить? Но в 1944 году, когда русские пришли снова, моего старшего брата забрали чекисты и приписали, что он имел какие-то дела с немцами. А он при немцах работал в магазине продавцом. Так его избили и выпустили. Потом вторично забрали. Опять выпустили. Он второй раз вышел, пришел избитый и говорит: «Все, живьем они меня больше никогда не возьмут». Так и получилось: в 45-м ушел в лесные братья.
Второй брат возрастом был меньше и жил свободно. Когда он услышал, что нас с семьей посадили в вагоны, — куда ему деваться? Пошел в лес.
В 49-м году, 8 февраля, мой старший брат Клявос и пять партизан были вызваны в одну деревню — это я уже в советских архивах нашел — забрать документы ихнего связного. А связной оказался стукач. Перед его домом поставили человек 20 чекистов. Партизаны подошли, почувствовали, что что-то неладно, и скрылись.
Назавтра поднялись гарнизоны со всего округа, сотни, тысячи солдат. Трое партизан ушли, а моего брата с еще одним человеком засекли. Семь километров они отстреливались, а потом налетели на другую группу солдат. Ну и все. Да-а…
Через много лет я проехал по этим местам, и в соседней деревне нашел одного хозяина, который вспомнил: 9 февраля 49-го года приехали на санях чекисты. А брата моего не в санях везли, а привязали за шею и за санями тянули.
Заходят в дом, говорят хозяину: «Сделай нам покушать», — они всегда голодные были, эти чекисты.
Сел их главный в углу под иконами, усмехнулся: «О, тут меня бандиты не застрелят, тут меня иконы спасут». Утром поднялись, приказали их покормить, и брата моего уволокли.
* * *
Второго брата Йозаса убили в бункере, в 10 километрах от нашего дома. Солдаты пришли, окружили в несколько колец этот бункер, партизаны поняли, что никаких шансов — и каждый пустил себе пулю в лоб. Каждый.
Выдал его свой, партизан Петро. Мы детстве жили рядом на хуторе, коров с ним пасли… Потом у них все разграбили, и они с отцом пошли в партизаны, Петро было 17 лет. Во время облавы его поймали чекисты, ранили в ногу.
Мне рассказывали, что чекисты нагревали шомполы и совали ему в эту рану. Так он не выдержал и рассказал им, где бункер.
В этом бункере был мой брат. И его — Петро — отец.
* * *
Мы с Петро встретились в Тайшете, я уже знал, что он брата выдал. Он был сам не свой: глаза бегали, меня не узнавал… Я ему говорю: «Петро, мы же с тобой коров вместе пасли. Мы с тобой росли!» «Нет, не помню. Не помню тебя». Если бы я сказал, что он предатель, в лагере его бы убили. Но я не сказал. Как я мог его судить…
«Какая девушка без цветов?»
Расселили ссыльных под Тюменью: Байкаловский район, Бачелинский лесозавод. На реке Тоболе сплавляли деревья, валили лес, на заводе пилили доски…
И вот летом 1948 года грамотные люди создали там организацию.
Был у нас Казимир Янкаускас, агроном. В Литве он был богатый человек, много земли имел, вот его и сослали. У нас тогда шутка ходила: «Ты жестяную крышу-то с дома сними». Потому что чекисты смотрели: крыша соломенная — бедный человек живет, жестяная — богатый. У такого и колбаса, и сало, и одежда, и все что хочешь. Его в Сибирь вывез — тебе все осталось.
И вот Янкаускас создал организацию «Присяга в ссылке». Составил программу, стал выпускать газету на литовском «Без родных». И меня туда потянул.
Целей было две: помогать бедным и сохранить национальность. Создали денежный фонд для тех, кто не может сам заработать, организовали кладбище. У местных где могилы, там и скот ходит. А мы сделали могилы, красиво огородили… Потом построили домики. Из дома нам прислали семена цветов, чтобы около каждого домика посадить. У нас молодых девушек много было, а в Литве если девушка — как же у нее нету цветов?
Но подпольная организация для Советского Союза — это уже страшно, националистическая — тем более. И когда мы переслали нашу программу и газету в Омск, чтобы литовцы там тоже объединялись, НКВД перехватил письмо и по почерку всех узнал.
«Конокрад, кровопивец, горный бандит»
Посадили меня 8 марта 1951 года. Вызвали в район как будто на курсы трактористов — и арестовали. Полгода я просидел в одиночке в подвале МГБ Тюмени.
Днем спать не дают, в 10 часов отбой — и меня сразу тащат наверх. Если на третий этаж — я уже знаю, что буду у полковника Уралова, он долго держать не станет, но отправит в карцер. А другие допрашивают целую ночь. Следователь курит трубку, пускает дым в глаза и только одно спрашивает: «Как называлась организация?» И так часами. Прямо злость берет. Плюнул бы ему в рожу — но тогда меня к стенке… Били? Всяко бывало. Уралов в живот любил пинать. Старший лейтенант Быков и избивал, и все что хочешь. А такой Циолковский, бывало, смотрит на меня — и молча, чтобы снаружи не услышали, протягивает ломоть хлеба.
* * *
Один раз на допросе Уралов зовет автоматчиков: «Возьмите его и расстреляйте». У входа уже воронок ждет. Сажают, везут, везут… Привозят куда-то, ведут к стенке… Оказывается, меня повозили по городу, снова завезли в НКВД и ведут в мою камеру. А я откуда знаю? Увидел стенку — и сознание потерял.
* * *
Затащили меня в тот же кабинет. Говорят: «Садись возле стола». Смотрю — там газета, которую мы выпускали, мои письма. И почерка совпадают. Ну, куда мне деться? Все ясно. Вижу, рядом с газетой лежит ее перевод на русский. Якобы пишу я про Сталина: «конокрад, кровопивец, горный бандит». По сути, конечно, верно, только по-литовски я писал, что Сталин — «агент царской охранки». А по-русски они перевели так, что дрожь берет.
* * *
Бывало, меня оставляли у следователя на ночь, чтобы я не мог спать. А следователи все собираются в одном кабинете и давай рассказывать: как через окно к чужой жене лазили, как свою жену это самое… И я тут же сижу. Наговорились, накурились, устали, зовут охранников. Меня уводят, они по домам разъезжаются.
* * *
Судил нас военный трибунал. Четырем, в том числе и мне, дали расстрел, остальным — по 25 лет. И увезли в городскую тюрьму.
