(7) Решили, что боги умилостивлены; Марк Клавдий Марцелл прислал из Остии в Рим для охраны Города полторы тысячи воинов, набранных во флот; (8) сам он, отправив вперед с военными трибунами Третий морской легион в Теан Сидицинский и передав флот своему сотоварищу Публию Фурию Филу, через несколько дней поспешил в Канузий.
(9) По распоряжению сената был назначен диктатор – Марк Юний; начальником конницы стал Тиберий Семпроний
[304]. Был объявлен набор: в солдаты брали юношей, начиная от семнадцати лет, а некоторых и моложе. Составлено было четыре легиона и отряд всадников в тысячу человек.
(10) От союзников и латинов потребовали воинов в соответствии с договором. Велели заготовить разное оружие; забрали из храмов и портиков выставленные там доспехи, снятые когда-то с врагов. (11) Граждан не хватало, и необходимость заставила прибегнуть к неслыханному виду набора: восемь тысяч молодых сильных рабов расспрошены были поодиночке, хотят ли они быть солдатами, – их выкупили и вооружили на государственный счет.
(12) Таких солдат предпочли, хотя можно было выкупить пленных, и это обошлось бы дешевле.
58. (1) Ганнибал после блестящей победы под Каннами погрузился в заботы, приличные скорее победителю в войне, чем тому, кто еще воюет. (2) К нему привели пленных – он отделил союзников и отпустил их, напутствуя ласковыми словами и без выкупа, как делал и раньше – при Требии и Тразименском озере.
Позвал он и римлян, чего прежде никогда не бывало, и по-доброму заговорил с ними: (3) его война с римлянами не война на уничтожение – это спор о достоинстве и о власти. Предшественники его уступили римской доблести, а он старается превзойти римлян и удачливостью и доблестью. (4) Итак, он дает пленным возможность выкупиться: коннику – за пятьсот серебряных денариев, пехотинцу – за триста, рабу – за сто.
(5) Хотя за конника он запросил больше, чем условлено было при сдаче, но они радостно пошли на любые условия (6) и отправили в Рим к сенату десятерых выбранных ими посланцев; (7) от них Ганнибал потребовал только клятвенного обещания вернуться. С ними он отправил Карфалона, знатного карфагенянина: если римляне склонны к миру, он им изложит условия.
(8) Когда они вышли из лагеря, один из посланцев – человек совсем не римского склада, – притворившись, будто он что-то забыл, вернулся в лагерь, чтобы тем разрешить себя от клятвы, и еще до ночи догнал товарищей. (9) Когда донесено было, что пленные прибудут в Рим, навстречу Карфалону был послан ликтор сказать от имени диктатора: пусть еще до ночи уйдет с римской земли.
59. (1) Диктатор представил сенату послов от пленных; их глава начал так: «Марк Юний и вы, отцы-сенаторы, мы прекрасно знаем, что никогда ни одно государство не ценило ниже, чем наше, попавших в плен. (2) Но если мы не слишком пристрастны к себе, то никогда не попадали в руки врагов люди, которые меньше заслуживали бы вашего пренебрежения.
(3) Ведь мы не на поле боя, струсив, сдали оружие. Нет, мы и стоя на грудах трупов продолжали сражаться и протянули битву почти что до самой ночи – только тогда мы вернулись в лагерь; (4) остаток дня и следующую ночь, усталые, израненные, мы защищали вал; (5) но на другой день, осажденные победоносным войском, отрезанные от воды, не имея никакой надежды прорваться через плотные ряды неприятеля, мы после гибели пятидесяти тысяч солдат из нашего войска не сочли грехом сохранить в живых хоть сколько-нибудь римских воинов из сражавшихся при Каннах; (6) тогда только мы договорились о выкупной цене и сдали врагу оружие, в котором все равно уже не было толку.
(7) Мы знаем, и предки откупились от галлов золотом, а ваши отцы, весьма несговорчивые в том, что касалось условий мира, отправили в Тарент послов выкупить пленных
[305].
(8) А ведь битва при Аллии с галлами и битва при Гераклее с Пирром печально прославлены не столько потерями, сколько трусливым бегством солдат. Каннские поля завалены телами римлян; мы остались живы только потому, что у врага не хватило уже ни сил, ни оружия. (9) Среди нас даже есть такие, кто не бежал с поля боя, а оставлен был охранять лагерь и вместе со сданным лагерем попал во власть неприятеля.
(10) Я не завидую никому из сограждан, никому из соратников, ничьей удаче, ничьей участи; я не хочу возносить себя, принижая других, но и те, кто бросил оружие, бежал с поля боя и остановился только в Венузии или Канузии, не смеют ставить себя выше нас и хвалиться, что они-то и есть оплот отечества – если, конечно, за быстрые ноги и скорость бега не положена какая-нибудь награда.
(11) Используйте их, но и в них вы найдете хороших мужественных солдат, и в нас – ведь наша готовность воевать за отечество еще возрастет, когда вашим благодеянием мы будем выкуплены и возвращены на родину. (12) Вы берете в солдаты людей всякого возраста и состояния; я слышу, что вы даете оружие восьми тысячам рабов; нас не меньше, и выкупить нас обойдется не дороже, чем купить столько же рабов.
А сравнивать нас с ними не буду – я этим обидел бы всех римлян. (13) И еще одно: если, отцы-сенаторы, вы, обсуждая такое дело, окажетесь к нам слишком жестоки, чего мы никак не заслужили, то подумайте, какому врагу вы нас оставите. (14) Пирру, который считал пленных своими гостями?
Или варвару-пунийцу, о котором трудно решить, чего в нем больше – жестокости или жадности? (15) Если бы вы увидели своих сограждан – в цепях, в грязи, во всем безобразии, – вы, конечно, были бы не меньше потрясены, чем если бы вам довелось увидеть поля под Каннами, где полегли ваши легионы.
(16) И вы можете видеть наших родственников: взволнованные, в слезах стоят они в преддверии курии и ждут вашего ответа. Если они в такой тревоге и беспокойстве за нас и за тех, кого тут нет, то что же, по-вашему, чувствуют те, чья жизнь и свобода зависят от сегодняшнего решения?
(17) Клянусь богами! Если бы сам Ганнибал, вопреки своему обыкновению, захотел обойтись с нами кротко, а вы бы сочли, что мы недостойны быть выкупленными, то жизнь для нас потеряла бы всякую цену. (18) Возвратились когда-то в Рим пленные, отпущенные Пирром без выкупа, но они возвратились вместе с послами, первейшими людьми государства, которые были отряжены выкупить их.
Вернусь ли я на родину, я, гражданин, оцененный меньше, чем в триста монет? (19) Каждый настроен по-своему, отцы-сенаторы, знаю, что жизнь моя под угрозой; но я больше боюсь за свое доброе имя: как бы не уйти нам отсюда осужденными и отвергнутыми – ведь люди не поверят, что вам стало жалко денег».
