Видимо, сегодня был выходной, и они просто гуляли по главному проспекту Чернобыля-два, накрытому зеленым плащом самого настоящего лета. Люди неторопливо прогуливались мимо деревьев, покачивающих тяжелыми изумрудными кронами, и никто из них не обращал внимания на легкий ветерок, кружащий листья возле резной каменной урны. И почему-то я точно знал, что могу спокойно пройти сквозь этот веселый смерчик, и ничто не разорвет меня на тысячи кусков…
Навстречу мне шли двое парней. Один в крутой вареной джинсе и синих кроссовках с тремя белыми полосками, второй в простой фланелевой рубахе, серых брюках и не очень новых ботинках – из тех, в которых и на работу каждый день, и на праздник в самый раз, если сапожным кремом немного подмазать и отполировать. «Вареный» достал из кармана пачку сигарет и протянул товарищу:
– Угощайся.
– Спасибо, Коль, – поблагодарил обладатель универсальных ботинок, вытаскивая сразу две сигареты и отправляя вторую за ухо. – Кучеряво живешь в последнее время. Джинсы, «адидас», «столбы». А у нас в магазине кроме «Казбека» и «Беломора» уже неделю ничего нет.
– Мы люди приличные, курим «Столичные», – подмигнул «вареный» и хлопнул товарища по плечу. – Не горюй, Санек. Сам же знаешь, не «фарца» это всё, а научная командировка в Штаты с вылетом из Москвы. Хотя ты прав. Лучше, конечно, барахло это забугорное в комиссионку сдать, а то ребята косятся. Нехорошо.
Я посторонился, и они прошли мимо меня, словно я был пустым местом. Хотя, наверно, так оно и было. Они не видели меня, это было очевидно. Человек с автоматом был чуждым в мире, где граница всегда на замке, а страна плотно отгорожена от остального мира железным ракетным занавесом и пуленепробиваемой идеологией…
Лучик слишком приветливого солнца отразился от чисто вымытого окна напротив и ослепил меня на мгновение. Я с силой зажмурился и тряхнул головой, словно отгоняя наваждение.
Что со мной? Ощущение, словно мне на глаза насильно надели розовые очки, а мозг обложили сладкой ватой. И легкий звон в ушах. И удаляющиеся голоса двух парней, одному из которых немного повезло в жизни. Правда, похоже, он уже об этом жалеет.
Я открыл глаза. Итак, в этом мире крылатых качелей и трех белых коней я был человеком-невидимкой. Что ж, может, оно и к лучшему. Я здесь явно лишний, и чем скорее этот город останется за моей спиной, тем лучше.
Я медленно двинулся по улице, огибая редких прохожих. Люди недоуменно оглядывались, скользя взглядом по моей фигуре… и не видя меня. Они, несомненно, чувствовали присутствие инородного тела, но мимолетное беспокойство на их лицах вновь сменялось улыбкой, как только я удалялся от них на несколько шагов. Счастье было везде – одно, единое для всех. Город казался наполненным им снизу доверху, от нереально ровного асфальта до чистого лазурного неба, и ничто не могло омрачить его, даже грязный сталкер с автоматом в руках. Город просто не замечал его, живя своей жизнью – прекрасной и далекой, как песня моего детства…
– Не всё так радужно, коллега, как вам хотелось бы думать.
Голос, долетевший до моих ушей, имел легкий акцент, и этим настолько не вписывался в картину окружающего мира, что я невольно замедлил шаг.
Говоривший сидел на скамейке, закинув ногу на ногу. В его отполированные ботинки можно было смотреться как в зеркало. Серый костюм настолько точно сидел на сухощавой фигуре, что сразу становилось ясно – его хозяин предпочитает переплатить личному портному, чем перешагнуть порог магазина готовой одежды. Аккуратно подстриженная бородка, очки в дорогой оправе и седая шевелюра лишь подчеркивали портрет «не нашего» человека, невесть как оказавшегося в этом городе.
Его сосед был одет намного проще. Разнокалиберные разноцветные пятна на брюках и ботинках выдавали в нем научного сотрудника, ненадолго вырвавшегося из лаборатории на свежий воздух, а ранняя лысина и нездоровый цвет лица позволяли предположить, что ученый работает в среде, весьма неблагоприятной для здоровья.
– Всё далеко не так радужно, – повторил иностранец, выделив голосом второе слово. – И пока нас никто не слышит, я могу сказать вам это прямо в глаза. Ваши загоризонтные радиолокационные станции не только забивают эфир и воздействуют на гипофиз населения планеты, что, в общем-то, можно объяснить и понять – холодную войну никто пока не отменял. Но их излучение разрушает озоновый слой и провоцирует неконтролируемые изменения в земной коре. Я уж не говорю о погодных…
– Погодите, коллега, – прервал сухощавого джентльмена его собеседник. – Я понимаю возмущение тех, кто послал сюда вашу делегацию. Между нами, согласитесь, ведь возмущаются больше всего те, кто проигрывает, не правда ли? Или не способен повторить то, что смогли создать другие. Тот, кто гадит, всегда воображает, что он выше того, на кого гадит, ибо дерьмо согласно закону тяготения имеет свойство падать вниз, а поливать грязью намного проще, чем творить и побеждать. При этом надо признать, что моське, забравшейся на фонарь, трудно промахнуться по слону. Другое дело, заметит ли слон эту жалкую каплю фекалий? С появлением проекта «Дуга» СССР получил полный контроль над армиями вероятного противника, потому вы и здесь с вашими гипотетическими выкладками об озоновом слое и сейсмологической опасности. Ведь даже отдаленно похожего оружия у вас нет, и вряд ли оно появится в ближайшем будущем.
– Вы плохо осведомлены о наших возможностях, профессор, – самодовольно усмехнулся светский лев, хотя я явственно слышал, как еле слышно скрипнули его искусственные зубы. – И, думаю, именно в ближайшем будущем вы узнаете, на что мы способны…
Я не стал дослушивать чужой разговор, произошедший более четверти века назад, и пошел дальше. До сих пор никто не знает истинных причин чернобыльской катастрофы, но то, что проект «Дуга» сильно кому-то мешал, лично для меня было очевидно. Но у меня не имелось ни времени, ни желания распутывать этот старый клубок. Мне нужно сейчас просто пройти через город, заполненный искусственным счастьем, излучаемым всё еще работающей гигантской антенной.
И это казалось не таким уж сложным заданием.
Я ловко огибал одиноких прохожих, влюбленные парочки и группы людей, оживленно о чем-то спорящих с кружками в руках возле больших бочек на колесах с надписью «Квас» на желтом боку. Такие бочки стояли чуть ли не на каждом углу, и я с трудом подавил желание достать из кармана желтую купюру образца шестьдесят первого года и прикупить раритетную кружечку из толстого стекла вместе с прохладным содержимым. Автоматы с надписью «Газированная вода» и гранеными стаканами, которые – вот диво-то! – никто не пытался стащить, я тоже проигнорировал, хотя солнце нестерпимо палило в затылок и в горло словно насыпали горячего песку.
Но я помнил наставление лесника: «…в Чернобыле-два сегодняшнем ни малейшего следа от тебя не должно остаться, иначе вряд ли ты оттуда вернешься». Потому я шел дальше, мучаясь жаждой и сглатывая вязкую слюну. «Ни малейшего следа» – это значит ничего. Ни плевка на обочине, ни автоматной гильзы, ни капли воды, случайно оброненной из фляжки на горячий асфальт. Я был уверен: лесник, привязанный Зоной к самой огромной ее аномалии, знал, что говорит. И потому я двигался вперед, всё ускоряя шаг между одинаковыми живописными домами, похожими друг на друга, словно игрушечные кубики из одной коробки.
