Манн за всем этим наблюдал, не скрывая удовольствия. Барклай заметил в зеркале его ехидную улыбку и захлопнул дверь уборной.
– Вы читали мою книгу, Джон, и знаете, что я за человек. Никто со времен Каина не питал к себе ненависти столь же сильной, как Нобл Барклай. А взгляните на меня теперь!
Он улыбнулся так, словно лишь мы с ним вдвоем знали историю, напечатанную в шести с лишним миллионах экземпляров на шестнадцати языках. Я не произнес ожидаемого ответа, и Барклай спросил, понизив голос:
– Вы ведь читали «Введение»?
– «Введение» – величайшее описание человеческого отчаяния, когда-либо существовавшее в мировой литературе, – изрек Манн назидательно.
– Эд, а не пора ли вам обедать? – спросил Барклай, облизнув губы.
Ухмылка Мана погасла. Сам не зная чем, пес вызвал недовольство своего хозяина. Он тряхнул головой, промямлил что-то про важность соблюдения режима в питании, после чего понуро удалился.
Я не понял, значит ли это, что и мне нужно уйти, но со мной Барклай еще не закончил. Он расположился на большом красном кожаном диване и жестом велел сесть рядом.
– Злитесь?
– Нет.
– Ни к чему кривить душой. – Барклай расхохотался, запрокинув голову. – Если бы вы не обиделись, вы не были бы человеком. – Он подался вперед и положил большую квадратную ладонь мне на колено. – Но я ведь угадал? Признайте. Вас бесит, что вы коротышка.
Дождь стучал по оконному стеклу. Небо затянули тучи, и в кабинете стало темно. Барклай зажег лампу. Все его движения были властными и точными. Он снова уронил руку мне на колено, взгляд его въедливых темных глаз блуждал по моему лицу. Под ярким светом лампы я чувствовал себя голым.
– Ну давайте, скажите. Вам всегда хотелось одержать верх над теми, кто выше вас?
– Пожалуй, что да.
– Как только вы признаете это вслух, вам сделается легче. Вы больше не станете держать на меня обиды. Вы будете понимать, что я знаю истинную суть Джона Анселла – как я знаю, что Джон Анселл знает мою истинную суть.
Хоть я и действительно читал величайшее в мировой литературе описание человеческого отчаяния, а также жизнеутверждающую историю того, как человек из этого отчаяния вышел, я не мог похвастаться тем, что мне известна истинная суть Нобла Барклая. Кто он – искренний пророк или умный шарлатан? За двадцать недель работы у него я ничуть не приблизился к разгадке.
Решив не ждать, пока он расковыряет еще какую-нибудь из моих тайных язв, я поспешно сказал:
– Хорошо, признаю, вы правы.
– Молодец, Джон!
Он протянул мне руку с видом самым бесхитростным, робким и счастливым и сжал мою ладонь в мощном кулаке. Его удовольствие от триумфа было таким простодушным, что я не только ничуть не злился, но даже был рад тому, что признал наличие у себя слабого места.
И у него хватило рассудительности не злоупотреблять моим терпением. Он немедленно свернул разговор.
– Хотел бы я с вами сегодня пообедать… увы, сенатор ждет. Надеюсь, как-нибудь в другой раз.
Он надел верблюжье пальто, вынул из кармана кожаные перчатки, пригладил белоснежные волосы. Выходя из кабинета, он любезно придержал для меня дверь.
Расстались мы в приемной. Входя в свой персональный лифт, Барклай сверкнул зубами и приложил пальцы ко лбу, изображая армейский салют. На душе у меня было хорошо. Когда я шел через опустевший общий зал, единственная стенографистка подняла голову от принесенного с собой бумажного пакетика с обедом и улыбнулась мне. Самооценка у меня подросла. Да, я коротышка метр с кепкой и не боюсь это признать. Я хороший человек и нравлюсь людям. Нобл Барклай сожалеет, что не может со мной сегодня пообедать. Рука у меня до сих пор ныла от пожатия его большой ладони.
Я бодрым шагом, насвистывая, направился по туннелю, ведущего из фойе издательского дома в гриль-бар «Старый британец». В туннеле было влажно и холодно, как будто дождь и ветер проникли даже сквозь каменные стены. Я слышал женские голоса, видел впереди темные силуэты.
Большое темное пятно преградило мне дорогу. Я узнал в нем мою дорогую миссис Кауфман, лишь когда она заговорила. Она велела товаркам идти без нее и остановилась узнать у меня судьбу истории Вильсона.
– Статья не выйдет, – сообщил я.
– Почему?
– Так решил мистер Барклай.
– Она ему не понравилась?
– Очень понравилась. Она сказал, одна из лучших статей, когда-либо написанных для журнала.
– Так почему он не хочет ее печатать?
Ответить я не мог. После всего, что случилось, это по-прежнему оставалось нераскрытой загадкой.
Своими расспросами миссис Кауфман выбила почву у меня из-под ног. Я почувствовал себя несостоятельным – более не тем человеком, улыбка которого озаряет лучезарным светом жизнь одиноких стенографисток. Чары рассеялись, одобрение Барклая было не более чем ироничным символом моего поражения.
Как только я вошел в гриль-бар, все перестали есть и уставились на того, кто осмелился перечить самому боссу. Лола Манфред помахала мне из-за круглого стола, за которым обычно обедали редакторы. Но я не стал торопиться сесть на стул, который она для меня заняла. Сквозь дым и пар ресторана я разглядел, что Элеанор нет на ее обычном месте.
Официантка заметила мой взгляд и указала мне направление большим пальцем. Хоть гриль-бар и располагался в современном здании из металла и бетона, декорирован он был под английскую таверну семнадцатого века. Нависающие потолочные балки и гипсовые колонны разделяли зал на сумрачные пещеры. Светильники с мутными янтарными стеклами были тоже сделаны под старину. Элеанор помахала мне. Она сидела одна за маленьким столиком, в черном костюме по фигуре. Костюм она выбрала строгий, но в самой Элеанор не было ни капли строгости. Под жакет она надела белую блузку с кружевным воротничком или жабо – в общем, с каскадом ниспадающих кружев на груди.
– Добрый день, – пробормотал я, в нерешительности остановившись у столика.
Стул напротив Элеанор был наклонен в знак того, что место занято.
– Хотите сесть со мной? – предложила Элеанор.
– Да, спасибо, – ответил я как можно более невозмутимо, словно обедал с ней каждый день.
– Вас уволили?
– А, вот в чем дело. Я герой часа. Все только обо мне и говорят.
Она улыбнулась.
– Ну, вы не особенно пытались скрыть свои чувства по поводу Манна. Что у вас там случилось?
– Я написал статью. Как мне казалось, хорошую. Ваш отец не хочет ее печатать.
– Но почему?
Официантка вручила мне меню, и я принялся сосредоточенно его изучать. Вопрос Элеанор смутил меня. Я по ней с ума сходил с того августовского полдня, когда она впервые улыбнулась мне через стол, за которым обедали редакторы и их ассистенты. Очевидно, я ей понравился, потому что через неделю она согласилась со мной пообедать. Я повел ее в тихий дорогой ресторан, и все шло просто великолепно, пока я не начал спрашивать ее об отце и каково ей быть дочерью Человека-говорящего-правду. Это была чудовищная ошибка – я попал по больному месту. С тех пор мне приходилось сочинять предлоги, чтобы лишний раз заглянуть в кабинет Лолы Манфред в надежде застать там и ее ассистентку. По вечерам я иногда нарочно ждал, пока Элеанор соберется домой, чтобы вместе с ней спуститься в лифте, плел что-то про встречи с друзьями в Гринвич-Виллидж, чтобы проехаться с ней на автобусе.
