Добавлю, что мне и в голову не приходило подозревать тут какую-то интригу. Я хотела лишь избавиться от тяжелого груза недоверия к самой себе. Какая подлая ложь вызывала мои подозрения в адрес других? Конечно, полезней всего было бы обсудить проблему с самим мистером Барклаем, но поскольку я обещала ему никогда не вспоминать имени мистера Вильсона, спрашивать его совета по данному конкретному вопросу было бы бестактно.
Размышляя, как мне поступить, я смотрела на жизнь офиса сквозь стеклянную стену своего маленького гнездышка и тут заметила Элеанор Барклай. Вместе со стайкой девушек она направлялась в дамскую комнату. Я поняла, что это шанс, посланный свыше. Разве можно найти человека, в большей степени достойного доверия, чем родная дочь мистера Барклая? Конечно же, она будет заботиться исключительно о его благе! Поэтому, намереваясь разделить с ней гнетущую меня тайну, я не видела в этом действии ни намека на предательство интересов своего начальника.
Я проследовала за ней в дамскую комнату. Как только я там появилась, все стенографистки, бесцельно тратящие рабочее время на курение и прихорашивание перед зеркалом, немедленно разошлись.
«Элеанор, мне очень нужно с вами поговорить», – сказала я, запирая дверь изнутри. «Неужели для этого необходимо забаррикадироваться?» – ответила она легкомысленно. «Не стоит быть такой циничной, милая, – произнесла я с укором. – Когда вы будете знать об этой организации так же много, как я, вы поймете, сколько на свете двуличных людей. Это единственное место во всем офисе, где мы можем поговорить, не боясь, что нас подслушают». – «А если кому-то понадобится в туалет?» – «Мы быстро, – заверила ее я. – Просто мне совершенно необходим краткий сеанс излияния правды». Элеанор ответила весьма невежливо: «А никак нельзя без этого обойтись? Я хочу сегодня пораньше уйти, надо успеть в парикмахерскую. У меня свидание – особенное свидание, я мечтала о нем не один месяц».
Как вам нравится такое пренебрежение к человеку, попросившему о поддержке и сочувствии? Тем не менее я великодушно пропустила это мимо ушей – в конце концов, надо проявлять снисхождение к юным душам.
«Мне нужно обсудить с вами нечто более важное, чем свидание». – «Ладно, только давайте побыстрее».
Начав свой рассказ, я сразу же подчеркнула, что никого не подозреваю в обмане и хочу лишь избавить себя от недостойных эмоций. Но едва я стала излагать свои действия после того самого телефонного звонка, как она перебила меня: «Это правда, что адресованное мне сообщение попало к мистеру Барклаю из-за ошибки телефонистки? Или все-таки вы, Грейс, тут руку приложили?»
Стоит ли говорить, что я была шокирована. «Элеанор, я даже не подозревала, что вы были знакомы с мистером Вильсоном!» Она залилась румянцем, что ее совсем не красило, и нехотя призналась: «Он за мной ухаживал. С этого все и началось. Надеюсь, вы не думаете, что это как-то связано с убийством?!» – «Господи, Элеанор! – воскликнула я. – Мне бы такое в голову не пришло! Просто ваш отец так близко к сердцу принял это происшествие и так настойчиво потребовал, чтобы я забыла само имя мистера Вильсона…» – «Так отчего же вы его не послушались?» – перебила она резко. «С тех пор я ни разу ни в одном разговоре не упоминала о нем!» – «А что, по-вашему, вы сейчас делаете?» – «Сейчас я разделяю правду с ближним, а это совсем другое дело, – напомнила я назидательно. – Признания священны. Вам не хуже меня известно, что тайны чужого сердца, даже поверенные вам по доброй воле, разглашать нельзя». – «Как знаете, – огрызнулась она. – Что ж, выкладывайте остальное».
Устное излияние правды всегда успокаивает мой беспокойный дух. Стоит мне очиститься от глупых секретов и тревожных фантазий, и я понимаю, что все они не более чем плод разыгравшегося воображения. Вот и в тот раз мне сразу же полегчало, и я бы радостно выпорхнула из дамской комнаты, как вдруг Элеанор схватила меня за плечо и до боли сжала его. «А вот теперь, когда вы со мной поделились, я требую, чтобы вы никогда, никогда в жизни не рассказывали этого ни одной живой душе!» Пребывая в большом волнении, она швырнула сигарету в раковину и прислонилась к стене. Лицо у нее сделалось белее кафельной плитки.
Снаружи уже барабанили в дверь, требуя немедленно ее открыть. Я вытащила окурок из раковины – нельзя подавать дурной пример стенографисткам, они и без того неопрятны. В самых аккуратных выражениях я предложила Элеанор разделить с ней бремя темных секретов, которые, с очевидностью, и возымели такое действие на ее психику. Наградой за мои усилия был лишь гордый взгляд. Элеанор просто-напросто заперлась в кабинке и перестала отвечать на мои вопросы – которые я задавала с самой сердечной симпатией.
В дверь стали долбить совсем уж беспардонно, да еще и выкрикивать всякие вульгарные замечания. Я осторожно позвала Элеанор, но никакого ответа из кабинки не последовало.
Я наклонилась и тихо проговорила, глядя на ее ноги в тонких чулках и туфлях на вызывающе высоком каблуке: «Элеанор, милая, если на вашей совести лежит какая-то тяжесть, разделите ее со мной. Не дайте гордыне или стыду помешать вам. Вы же знаете, сокрытая правда подобна гниющей язве. Разделите ее со старым другом, и…» Но Элеанор грубо оборвала меня: «Подите к черту!»
В этот момент уборщик отпер дверь. Я прошла сквозь толпу глазеющих на меня стенографисток и вернулась к себе. Элеанор я в тот день больше не видела; мне сообщили, что она ушла, не закончив назначенную ей работу – видимо, торопилась в парикмахерскую.
Несмотря на отсутствие поддержки с ее стороны, этот маленький сеанс излияния правды все-таки очистил мою душу. И неприятности на этом закончились бы, если бы мистер Анселл не ворвался в мой кабинет во второй раз за день и не потребовал немедленно повторить, что именно я наговорила Элеанор в дамской комнате. Когда я отказалась, он грубо схватил меня за плечи и начал трясти. Если бы, по счастливому совпадению, не появился мистер Барклай, я могла бы стать жертвой рукоприкладства.
Мистер Барклай словно почуял, что мне нужна помощь. Или я обязана своим спасением одной удаче? Я предпочитаю думать, что это нечто большее, чем простое совпадение, – не зря мистер Барклай взял с собой дипломат, а потом все-таки решил вернуться и его оставить. Мой дух беззвучно воззвал к его духу, и мистер Барклай, сам этого не осознавая, открыл двери лифта в самый нужный момент.
Очевидно, мощная интуиция подсказала ему, что я в беде, и, оставив дипломат на моем столе, он предложил подвезти меня в своем лимузине – привилегия, которой я удостаиваюсь нечасто. Этот великодушный жест был предвестником еще одного проявления типичной для мистера Барклая щедрости, последовавшего на другой день, когда атмосферу в нашем офисе омрачило еще одно несчастье.
Наутро вся редакция пребывала в крайнем волнении. Как выяснилось, накануне в десять вечера уборщица обнаружила мистера Анселла лежащим без сознания на полу кабинета. Если бы не ночной сторож, быстро вызвавший неотложку, и не врач, эффективно оказавший первую помощь, мы могли бы лишиться редактора «Правды и преступления».
Мистер Барклай приехал в офис к полудню. Первыми же его словами, обращенными ко мне, были: «С ним все в порядке. Сообщите людям». «С кем все в порядке?» – уточнила я, не предполагая, что мистер Барклай в курсе ситуации. «С Анселлом», – коротко ответил он. «О, так вы слышали?» – воскликнула я. «Разумеется, слышал. А где, по-вашему, я был все утро?» И он скрылся в своем кабинете.
