Тут Лола заметила цветы и возмущенно посмотрела на Элеанор.
– У нас очень жарко, – произнесла Элеанор, словно оправдываясь. – Я открыла коробку и поставила их в воду. Мне всегда больно смотреть, как цветы умирают. Никакой карточки опять не было.
Лола зашвырнула пиратскую шляпу в угол, сбросила на пол шубку, отпихнула ее в сторону носком потрепанной лакированной туфли. Ей было под пятьдесят, но истерики она устраивала, как избалованная трехлетка.
Элеанор подобрала шляпу, сбила с нее пыль, повесила на крючок. Отряхнула шубку.
– Совсем не обязательно держать их в кабинете, – проговорила она. – Отнесу их девочкам в приемную, они всегда радуются. Я сейчас, Джонни.
И она унесла вазу прочь. Лола тоже вылетела за дверь, предварительно оповестив меня, что ей надо в туалет. Элеанор вернулась через пару минут.
– Что это с ней? – спросил я. – Почему она вдруг так разошлась?
Элеанор пожала плечами.
– Наверное, слишком много выпила за обедом. Ничего, она быстро утихомирится.
– Весело тебе, должно быть, все время иметь дело с такими перепадами настроения.
– Мне жаль ее. Бедняжка в последнее время хандрит. Она очень несчастная женщина. – Элеанор посмотрела на мокрое пятно, оставшееся на столе от вазы.
Я пока не понимал, что это за история с цветами, и потому осторожно спросил:
– А почему она так разозлилась из-за роз?
Элеанор вытерла мокрое пятно.
– Думаю, они от кого-то, кто ей неприятен. Ее легко разозлить, когда она выпьет…
Мы оставили эту тему. Меня гораздо больше интересовали прелести Элеанор, чем истерики Лолы. Глухой ворот и строгое платье делали ее особенно соблазнительной. Я поцеловал ее. Она обмякла в моих руках, прижалась ко мне, позволила мне целовать ее в лоб, в шею, в губы.
– Ты просто чудо, Элеанор. Другая бы на твоем месте смотрела на дверь и говорила, что сейчас кто-нибудь войдет.
– Мне плевать. Пусть знают, что я тебя люблю.
Разве можно устоять перед такой девушкой? Той, что носит пояс целомудрия и вручает вам ключи? Поскольку ее не волновало, кто может нас увидеть, думать о приличиях выпало мне. Я поправил галстук и пригладил волосы.
– Хотел пригласить тебя пообедать в каком-нибудь шикарном месте, но ты нашла более приятную компанию. Как насчет ужина?
– Готовится.
– Что готовится?
– Ужин.
– Какой ужин?
– Наш, глупенький.
– Возможно, я тугодум, не понимаю твоих шуток. Я приглашаю тебя поужинать.
– А я говорю, что ужин для нас готовит Бренда, моя домработница. Ты был нездоров, так что тебе не стоит сейчас питаться по ресторанам. Бренда сделает для нас простую и полезную еду.
Я снова поцеловал ее. Я был счастлив. Эта девушка меня любила. Она волновалась о моем здоровье. Заботилась о моем питании. Позволяла мне целовать ее столько, сколько мне захочется, и совсем не боялась, что кто-то об этом узнает. И это был бы лучший вечер в моей жизни, если бы его не испортил Блейк. Тот самый Уильям Блейк, который английский поэт.
В городе с семимиллионным населением вполне могут жить три человека, которые знают и любят одного поэта, цитируют его стихи и коллекционируют их редкие издания. Вкусы Элеанор и Лолы вполне могли быть похожими – в конце концов, они работали вместе и наверняка обсуждали любимые книги. Так я подумал, увидев три томика Уильяма Блейка на книжной полке в квартире Элеанор.
Она вышла в кухню смешать мартини. Я слонялся по гостиной, разглядывая обстановку и отмечая про себя, какой уют хозяйка навела на такой маленькой площади. В больнице Элеанор рассказывала о себе и упоминала, как трудно было убедить Нобла Барклая, что ей лучше жить одной в трехкомнатной квартире на Десятой Ист-стрит, чем купаться в роскоши семейного дуплекса на Пятой авеню.
Я читал названия на корешках книг, когда вернулась Элеанор, неся мартини. Мулатка Бренда накрывала на стол и делала вид, что нас не замечает.
Коктейли были превосходны – охлажденные бокалы, оливки без косточек. Кожа Элеанор была гладкой и прохладной, как лепесток цветка, только что вынутого из холодильника в лавке у флориста. Обнимая ее, я вдруг заметил фамилию Блейк на трех книжных корешках.
Элеанор почувствовала мое внезапное напряжение и отстранилась.
– Что случилось?
– Ничего.
– Ты как будто вздрогнул.
– Не вздрагивал.
– Извини, мне надо привести себя в порядок.
Она встала и вышла. Я не стал останавливать ее и пытаться снова поцеловать, а направился прямо к книжным полкам.
Первый Блейк был современным изданием – тысяча девятьсот тридцать седьмой год, иллюстрировано собственными рисунками поэта. Серебристая наклейка с адресом магазина указывала, что книга куплена в Гринвич-Виллидж. Второй томик представлял собой биографию, а третий – старое, наверняка коллекционное издание, стоящее немалых денег. На внутренней стороне обложки была надпись от руки. С замиранием сердца я прочел: «Валентинка для прекрасной дамы Элеанор Барклай от ее скромного почитателя. У. Дж. В. Февраль 1945».
Она крикнула из соседней комнаты, чтобы я налил себе еще и подождал ее три минутки. Три минутки тянулись как три года. Я вспомнил, с каким лицом Элеанор вышла из уборной после разговора с Грейс Экклес. Воровато сунул Блейка на место и принялся ворошить огонь в камине. Дрова были обработаны каким-то составом, и языки пламени полыхали оранжевым, голубым, пурпурным, алым и временами жутким зеленым, словно горела сера.
– Привет, Джонни, – произнес голос Элеанор за спиной.
На ней было длинное бархатное платье с низким вырезом – кажется, такие называют «туалетом для приема гостей», – старомодные серьги с темно-красными камнями и большая брошь в форме сердца на плече. Прекрасная дама, которой дарит стихи Блейка скромный почитатель.
Ужин был готов. Бренда зажгла свечи. Я отодвинул для Элеанор стул и отвесил церемонный поклон. При свечах ее лицо казалось незнакомым. Кем же была эта женщина, если она умела выглядеть и юной невинной девушкой, и обольстительной чародейкой, и, как принято говорить в офисе, бизнес-леди. И прекрасной дамой. За это мне следовало бы влюбиться в нее еще сильнее, ведь с такой многоликой особой никогда не заскучаешь, но именно многоликость меня сейчас и пугала. Я был влюблен в дочь Барклая, однако не знал, чего от нее ожидать.
Гостиница, где жил и умер Вильсон, располагалась чуть ли не за углом – за две минуты можно пешком дойти. Я представил, как Элеанор в клетчатом плаще спешит по Десятой Ист-стрит, цокая каблуками.
Ужин был хорош. Бренда унесла тарелки из-под супа и подала жаренного на вертеле цыпленка, брокколи и запеченный картофель. На десерт было домашнее печенье, клубничный джем и легкое белое вино. Элеанор впервые пригласила меня к себе и наверняка долго обсуждала с Брендой меню.
