Барклай поморщился.
– Вы любите ее, Джон. Мы с вами оба любим эту девочку. Я так обрадовался, увидев, что она в вас влюблена. Вы чистый, умный молодой человек, вы подаете большие надежды. Как думаете, почему я вас продвигаю? У вас великое будущее.
– Креветки, мистер Барклай. Я не ем креветок.
– Вы нужны Элеанор. Вы можете помочь ей, позаботиться о ней…
Тут я понял, что это не уловка. Барклай был серьезен. На лбу у него вздулись жилы, пот выступил крупными каплями, взгляд затуманился.
– Слушайте, мистер Барклай, давайте посмотрим на факты. Вы узнали, что Вильсон назначил Элеанор свидание, и вызвали ее к себе. Она пришла с пистолетом, который служил реквизитом на фотосъемке. Он не был заряжен, на студии не держат заряженного оружия. Даже если предположить, что она где-то добыла патроны, зачем ей это понадобилось? С чего вдруг ей могло прийти в голову убить его?
– Она была очень зла. В иррациональной ярости.
– Ну почему же иррациональной? Она взрослая женщина, и, хоть вы ей и отец, вряд ли она с пониманием относится к требованию отчитываться, где и с кем она ужинает. Что такого в этом Вильсоне? Вы явно что-то о нем знаете, раз так на него отреагировали.
– А вам она ничего о нем не говорила?
Тут меня прошиб пот. Я не ответил.
– Так я и думал. Она и от вас скрыла… Тяга к секретности у нее от матери. Я никогда не знал, что у нее в голове. – Барклай прикрыл глаза ладонью, словно перед ним в тенях промелькнуло нечто жуткое. – Вы же знаете, ее мать покончила с собой.
Я знал. Я читал вводную главу его книги.
– Мать была из семьи выродившихся аристократов, – хрипло подолжал Барклай. – Чувствительные. Скрытные. С годами она становится все больше и больше на них похожей. Я беспокоюсь.
Он утер пот со лба. Его голос выдавал затаенный страх яснее слов. Я подумал о жизненном кредо этого человека. Тайны – это гниющие язвы…
– Вы пытаетесь сказать, что, по-вашему, Вильсона застрелила Элеанор?
Углы его рта презрительно дернулись вниз, взгляд темных глаз стал жестким. Барклай содрогнулся от неприязни к Джону Майлзу Анселлу, бестактному кретину, задающему глупые вопросы. У меня повернулся язык прямо сказать то, к чему он пытался подвести тонкими намеками. Станет ли отец обвинять дочь в убийстве – если этого не потребует жестокая правда?
Барклай походил туда-сюда по кабинету, расправил плечи и вернулся ко мне. Атмосфера немного разрядилась. Теперь он смотрел на меня уже не с презрением, а с сочувствием, как на товарища по несчастью. Его рука легла на мое плечо, глаза искали понимания.
– Ей нужна любовь, Джон. Ее мать была бы сейчас жива, если бы я сумел помочь ей. Мы с вами вместе должны позаботиться о девочке…
Я сбросил с плеча тяжелую ладонь.
– Ваши доводы меня не убедили. Они бездоказательны. Элеанор слишком дорога мне, чтобы я поверил в ее причастность к чему-то подобному.
Речь вышла благородной, но неубедительной. Я не смог обмануть даже себя.
– Хорошо! – громыхнул Барклай. – Прекрасно, мой милый мальчик. Так держать. Именно это ей и необходимо – любовь, доверие и непоколебимая преданность.
– Мне нужны доказательства, – выпалил я. – Очень серьезные доказательства, чтобы я в такое поверил.
– Значит, вы не сделаете ничего, что могло бы ей повредить, – произнес Барклай с самой благодушной улыбкой. – Будете защищать ее всеми силами. Я могу доверить ее вам.
Он протянул мне руку. Я пожал ее. Ладонь у него была жесткая, сильная и сухая. Для Барклая рукопожатие значило победу надо мной, было символом того, что мы теперь будем плечом к плечу защищать Элеанор. Я же видел в этом пустой жест вроде страшных клятв на крови, которыми балуются мальчишки. Я отдернул руку. Барклай уронил свою и некоторое время стоял молча. Вид у него был измученный. Он словно боялся обернуться. Я тоже с опаской прислушался. Кроме его тяжелого дыхания, никаких звуков не было.
За окном совсем стемнело. В комнате пахло потом.
В своей пишущей машинке я обнаружил желтый листок. На нем Элеанор напечатала:
«Джонни, милый.
Я не могу пойти на свидание с тобой в старой шляпке, я ведь так люблю тебя! На работу я сегодня уже не вернусь, так что заходи за мной в семь. Люблю. Е.»
Глупая записка, но мне она понравилась. Было приятно переключиться с драмы на животрепещущий вопрос дамских шляпок. Разве можно подозревать в убийстве девушку с такой логикой? Обратите внимание на выбор слова: подозревать.
Я снова и снова уверял себя, что Барклай приплел к этому делу свою дочь, просто чтобы сбить меня со следа, однако червячок сомнений не унимался. Я не предполагал, что Элеанор и правда застрелила Вильсона, но мог поклясться, что она что-то скрывает. Иначе почему она ни словом не обмолвилась мне о своей дружбе с Вильсоном? Зачем пыталась утаить ее от отца, причем вполне успешно, пока ошибка телефонистки не раскрыла эту игру? И было ли совпадением, что Вильсон погиб вечером того же дня? Почему, узнав о свидании Элеанор с этим человеком, Барклай так разволновался, что немедленно вызвал дочь на ковер прямо в разгар съемки в студии?
Я зашел за Элеанор в половине восьмого, намеренно опоздав. Решил, что лучше выманить ее из квартиры на люди, где нам обоим придется следить за своими словами и тоном. Ничего конкретного я не планировал, просто хорошо понимал, как легко могу выйти из себя.
Она нежно обняла меня. Мы поцеловались.
– Что с тобой? – спросила она.
– А что со мной?
Не ответив, она пошла одеваться. Я снова взял Блейка и стал изучать дарственную надпись. Услышав шаги, я быстро поставил книгу на полку. Элеанор вышла ко мне в шубке, источающей слабый запах камфары. Распущенные волосы она уложила на одно плечо и подхватила коричневым бантом.
– А где же новая шляпка?
– Я ее не купила.
– Почему?
– Ничего не понравилось.
– За все это время? Тебя же не было два часа.
– Что-то мне не нравятся шляпки в этом сезоне. Какие-то они бесформенные.
Мы свернули на Пятую авеню, Элеанор продолжала рассуждать о шляпках, пыталась шутить. По ее словам, шляпки в этом сезоне придумал либо женоненавистник, либо какая-нибудь уродина, мечтающая испортить чужую красоту.
– Ты явно много думала о психологических аспектах шляпной индустрии, – заметил я. – Может, напишешь об этом статью для «Правды и любви»?
– Если тебе скучно меня слушать, приношу извинения.
– Где ты сегодня была?
– Выбирала шляпку.
– Почему же ты ничего не выбрала?
Мы начали переходить улицу, но тут нарисовался автобус, и я резко дернул Элеанор обратно на тротуар.
