Образование дочери Нобла Барклая велось не в колледже, а в стенах редакции. Я была молода и верила всему, что читала. В «Правде и любви» то и дело говорилось о проклятии фригидности. Я подозревала у себя что-то подобное. Наверняка же какой-то врожденный недуг был причиной отвращения и апатии, которые охватывали меня, стоило жениху попытаться взять меня за руку.
Никто на работе не знал о нашей помолвке. Я съеживалась всякий раз, когда сухие пальцы Эда осторожно трогали меня, сжималась от резиновых прикосновений его губ. К счастью, Эд был не из тех, у кого вскипает кровь. Он «уважал хрупкую женскую натуру» и не доводил дело до настоящего конфликта. Я смотрела на других мужчин и сравнивала их с ним – умных молодых циников, которые зубоскалили в редакторской компании за обедом и теряли работу из-за своего вероломства, юных пижонов из отдела рекламы в двубортных костюмах и ярких галстуках. В конце концов я начала юлить и вести хитрую игру в прятки, избегая свиданий с Эдом, – сделалась вдруг застенчивой, капризной, болезненной и, наконец, попросту лживой.
Однажды на работе Лола развернулась ко мне в своем крутящемся кресле и проговорила:
– В этих делах нет закона, девочка. Ты вольна отказать ему, если он скотина.
Я в тот момент вычитывала статью под названием «Женщина с фамилией Браун: вся правда о личной жизни Гитлера». Страницы рассыпались по полу, я кинулась их собирать, обрадованная возможностью спрятать горящее лицо, и с трудом выдавила из себя:
– Ты о чем?
– Я не слепая и не глухая. Когда ты отвечаешь на звонки, сразу понятно, кто там, на другом конце провода. А когда он загоняет тебя в угол на работе, мне больно смотреть на твои невинные страдания. Ты же его презираешь, Элеанор, зачем ты позволяешь ему себя преследовать?
Желая оставаться верной отцу, я пролепетала, что мой жених – человек добрый и понимающий, к тому же он хороший папин друг. Лола только фыркнула. Мне пришлось защищаться, в конце концов, речь шла о моей помолвке, и я перешла в наступление, обвинив Лолу в предвзятости и нетерпимости.
– Ты веришь в излияние правды, Элеанор?
– Конечно.
– А почему вдруг покраснела?
– Я люблю своего отца!
После этого Лола реже позволяла себе критические замечания в его адрес в моем присутствии. Но все равно продолжала источать презрение, стоило только Эду Манну или еще кому-то из «верных» сотрудников попасть в пределы досягаемости ее громкого голоса. В этом была вся Лола. Позерство, крепкие выражения, показная жесткость – все это было панцирем, под которым скрывалось нежное и трепетное сердце. Она была бесконечно великодушна и терпелива с людьми бедными и простыми, однако жестока и язвительна с высокомерными богачами.
Со временем я полюбила ее, но, защищаясь от ее нападок, нередко сама бывала высокомерна. Гордыня не позволяла мне признать, что я разделяю ее мнение по поводу Эда Манна. Когда же у меня наконец хватило смелости заявить отцу, что я хочу расторгнуть помолвку (Эду сообщил он сам), праздновать я пошла именно с Лолой.
Тем вечером, покинутая Лолой между аперитивом и салатом, я и встретила мистера Вильсона. Это было невинное знакомство и виртуозная дружба. Я часто говорила о нем с Лолой и планировала когда-нибудь собрать их вместе за одним столом. Мне казалось, они должны друг другу понравиться. По удивительному совпадению, оба разделяли страсть к Блейку – не самому известному поэту, и я была уверена, что из нас получится замечательное трио. Оба понимали меня, как понимают молодых те, кто не забыл собственную молодость.
Я рассказывала им друг о друге, пыталась организовать совместный ужин, но ничего из этой затеи не вышло. Хотя Лола реагировала на упоминания мистера Вильсона все более и более резко, я не придала этому особого значения. Она была женщина несчастная и часто раздражалась по пустякам. Так что я прекратила поднимать тему, которая ей неприятна. А когда мистера Вильсона не стало, обстоятельства его смерти были настолько странными, что говорить об этом и вовсе не поворачивался язык. Я так и не сказала Лоле, что человек, об убийстве которого пишут во всех газетах, и есть мой мистер Вильсон.
Радиопередача закончилась. Глория снова приняла вид школьницы, чтобы отец, зайдя в гостиную, усмехнулся и шлепнул ее по заду.
– Тебя теперь, наверное, сделают редактором «Правды и любви», – предположила она, поднимая взгляд от французской грамматики.
– Заткнись!
– Какие элегантные у вас манеры, мисс Барклай.
– Мне плевать! Это просто людоедство – думать о ее должности, когда она…
– Когда она еще не остыла в могиле? – Взгляд Глории сделался жестким. – Посмотри, на кого ты похожа. Вечно разгуливаешь простоволосой. Шла бы ты причесалась да припудрила лицо, пока отец не вернулся.
Когда, причесанная и смиренная, я вышла из гардеробной, папа уже сидел в кресле, а Глория устроилась на полу у его ног, опираясь подбородком на сплетенные пальцы.
– Я поручил Эду обо всем позаботиться, – говорил папа. – Так и сказал: «Не жалей средств, устрой все как положено, я оплачу. У бедняжки не было ни гроша за душой, даже на приличные похороны не хватит. Но я хочу непременно сделать все как надо – чтобы почтить память своей верной последовательницы».
Лола была мертва и не могла выразить возмущение по поводу такого искажения фактов.
– Она не была твоей последовательницей. Она тебя ненавидела, и ты это знаешь.
У Глории сделался такой вид, будто я сказала что-то неприличное. В комнате было жарко и омерзительно пахло то ли «Яростью», то ли «Бесстрашием», то ли «Напором».
– Стыдно говорить дурные вещи о мертвых, – произнес отец с упреком. – У бедняжки были свои недостатки, но у кого же их нет? Молодым свойственна нетерпимость, Элеанор. Ты слишком категорична. Да, у Лолы был злой язык. Может, она и развлекалась насмешками надо мной, но она никогда не была вероломна.
– А ты что-нибудь узнал? – спросила Глория с нетерпеливым волнением; эта жуткая ситуация приятно щекотала ей нервы. – Наверняка ведь напилась до потери разума.
– Будет расследование. Элеанор, тебя могут вызвать в свидетели.
– А что я знаю-то?
– Что она была эмоционально нестабильна. Что она слишком много пила. Что она имела склонность к меланхолии. Ты общалась с ней вчера. В каком она была настроении?
Я не ответила на вопрос. Я думала о Лоле. Вчера она в ярости удалилась в дамскую комнату, наступив на собственную шубку, но вернулась уже спокойная, с ярко накрашенными губами и покаянным видом, и всячески старалась мне угодить. Я была к ней не слишком внимательна – меня рассердили ее капризы, к тому же я пригласила на ужин Джонни, и голова у меня была занята этим. Я пять раз звонила Бренде по всяким пустякам – напоминала, что надо охладить бокалы, подогреть тарелки, расставить цветы в нужных местах… Теперь уже поздно извиняться и бессмысленно думать, не была ли моя сосредоточенность на себе одним из поводов к ее отчаянию.
