Я отодвинулась от него как можно дальше, насколько это было возможно на маленьком двухместном диване. В моей обычно такой уютной гостиной было сейчас душно и тесно, мебель казалась слишком большой и громоздкой. У окна стояла ваза с фрезиями, которые я купила столетия назад, когда Джонни впервые пришел ко мне ужинать.
– Что стало с Эдом, папа? Он скрылся?
Отец уже не был красивым, он больше не лучился молодостью и здоровьем. В углах его рта залегли морщины, скулы проступили, как горные утесы под ввалившимися глазами. Передо мной снова возник крутой перевал, извилистая тропа, бездонная пропасть и лицо человека из моего кошмара.
– Что ты сказал полиции? Наверняка же, что Эд был у нас – иначе они не спросили бы, знал ли об этом Джонни. Да и слишком много людей в курсе – Глория, Харди, швейцары в подъезде…
– Элеанор…
– Что ты им сказал?
– Моя родная дочь, моя старшая, любимая.
– А как он скрылся? Когда я шла открывать дверь, он был почти без сознания. Он тоже спустился в служебном лифте или ты спрятал его на террасе? Я обратила внимание, что она не заперта… я боялась…
Отец вздохнул. Комната продолжала сжиматься, стены точно хотели схлопнуться вокруг нас. Лепестки фрезии увяли и сделались бурыми по краям. Так и мой отец увял, съежился и захлопнул раковину.
– У меня спросят, как все случилось. Что мне им ответить?
– Ты ничего не знаешь. – Он тщательно выговаривал слова, как человек, только что вернувший себе дар речи после тяжелой болезни. – Ты вышла из кабинета, Эд оставался со мной. Ты была в коридоре с Джоном, ты с ним болтала, может, целовалась…
– Я упала в обморок.
– Вот про это не надо, будет много дурацких вопросов. От меня им известно, что вы с Джоном там миловались минут пять. Я вышел узнать, что вас так задержало, и в это время Эд пропал. Такую версию я им изложил.
В моем кошмаре ночь была темнее смерти. Я хотела кричать, но лишилась голоса. Он принес меня к краю пропасти, я знала, что он сейчас сделает, однако не могла позвать на помощь – ведь этот человек был моим отцом.
Немного помолчав, я спросила:
– А рукопись ты так и не нашел?
– Откуда ты знаешь?
– Знаю, – спокойно произнесла я, одарив его холодным взглядом и издевательской улыбкой.
– Ты? Так она у тебя?
Я расхохоталась.
– Где она?
Он ждал ответа, но я молчала. Тогда он сжал мне запястья, дернул к себе.
– Элеанор! Дочь!
Я пыталась вырваться, но он усилил хватку, и руки у него были такие большие и сильные, что у меня чуть не трещали кости. Я испугалась, что они сейчас просто сломаются. Зажмурившись, чтобы спрятаться от жестокого блеска его глаз, я снова увидела крутые скалы, горную тропу и бездонную пропасть.
Часть V
Прекрасной даме
Джон Майлз Анселл
Я узнаю самого себя. Я выясню и признаю правду о себе, как бы горька и постыдна она ни была, ибо я знаю – не будет ни стыда, ни вины, ни слабости, если я посмотрю в глаза Правде и объявлю свой стыд, вину и слабость во всеуслышание.
«Моя жизнь – правда». Нобл Барклай
Субботним утром в бульварных и дамских изданиях смерть Лолы Манфред шла главной новостью. «Поэтесса стала жертвой убийства». И неважно, что она была старой, толстой, усталой алкоголичкой. Никого не интересовало, что она забросила стихосложение много лет назад. Она – жертва убийства, и это вернуло ей былое достоинство.
В респектабельных газетах драмы было поменьше, а слово «предполагаемое» использовалось почаще.
Я прочел все это в закусочной на углу Восьмой авеню и Юниверсити-плейс, выпив две чашки якобы кофе. Я выяснил, что полиция ищет мужчину, вероятно заходившего к Лоле Манфред в тот вечер, когда она погибла. Нигде не упоминался Эдвард Эверетт Манн. Я заказал третью чашку кофе, чтобы иметь возможность посидеть еще и спокойно дочитать газеты.
Элеанор хотела, чтобы я не путался у нее под ногами во время разговора с отцом. Я невооруженным глазом видел, что она что-то скрывает. Она была почти в истерике, когда ложилась, а после кошмара и вовсе парализована от страха. Она думала, что одурачила меня, но я-то слышал, как она целый час шуршала бумагой, и видел свет под дверью.
Утром она изо всех сил притворялась веселой и жизнерадостной – ленточка в волосах, передник повязан миленьким бантиком. Интересно, она сама-то заметила, что положила в омлет сахар вместо соли?
Я решил подыграть ей – просто хотел посмотреть, как она поведет себя дальше. Явление Нобла Барклая спасло меня от сладкого омлета. После того как он осенил нас своим родительским сиянием, изображать аппетит уже не было необходимости. Я поспешил убрать со стола и выбросил омлет в помойное ведро.
Еще двадцать минут я проторчал в закусочной, внимательно изучая ее внутреннее убранство и предлагаемый ассортимент. Хозяин наверняка решил, что я собираюсь открыть конкурирующую фирму. Наконец я купил три пачки сигарет и пошел обратно. Повернув на Восточной Десятой улице, я увидел длинный черный седан у кирпичного дома, на третьем этаже которого обитала мисс Элеанор Барклай.
Машина была полицейская, из нее вышел Риордан.
– Ты-то мне и нужен, – сообщил он, хлопая меня по плечу.
Чтобы попасть в вестибюль, нужно было спуститься на три ступеньки. Риордан окинул взглядом почтовые ящики и медные таблички с именами жильцов, но на звонок Элеанор пока нажимать не стал.
– Когда ты звонил Барклаю, ты знал, что Манн у него?
– Я звонил не Барклаю. Я искал мисс Барклай.
– То есть ты не был уверен, что она у отца?
– Нет. Первым делом я позвонил ей самой. Когда она не ответила, я набрал дом Барклая – на всякий случай.
– Барклай утверждает, что по телефону ты говорил только с ним.
– Я попросил передать ей трубку, но он почему-то не хотел этого делать. Тогда я выложил все непосредственно ему.
– Что выложил?
– Что его личный помощник, его контрольный редактор, его лучший друг – убийца!
– Мы пока не можем утверждать это с уверенностью.
– Почему?!
– Улик слишком мало. Недокуренный табак в пепельнице да пара шариков из папиросной бумаги.
– А цветы? Флорист Боттичелли знал Манна? Он ведь там не раз цветы покупал?
– Это еще ничего не доказывает.
– Вы хоть его задержали?!
– Он скрылся.
– Быть не может! – ахнул я.
Риордан лишь кивнул.
– Разве этот факт сам по себе не вызывает подозрений? – воскликнул я. – Он понял, что его ищут, и поспешил удрать. Значит, совесть нечиста!
