– Спасибо за все, мистер Барклай. Большая честь иметь с вами дело. – Он пожал Барклаю руку, кивнул нам с Элеанор.
Я просто кипел. Честность и прямота, значит. Высокий профессионализм. Фирменная лапша, которую Барклай мастерски вешает на уши, и Риордан купился на нее, как дитя малое. Однажды я сделал такую же глупость, позволил ему назвать меня коротышкой и пожал ему руку с чувством глубокой благодарности. Но это был совсем другой масштаб, всего лишь зарезанная статья для журнала. Теперь же речь шла об убийстве.
– Постойте, постойте, вы, случаем, ничего не забыли, капитан? – поинтересовался я голосом столь же елейным, как у Барклая.
– Забыл? – Риордан огляделся. – Что забыл?
– Вы забыли спросить про Уоррена Вильсона. Помните такого? Его застрелили в мае. Вчера я высказал вам предположение, что между смертью Лолы Манфред и убийством Вильсона может быть связь. Уже известно, что Лола Манфред не покончила жизнь самоубийством. Так что же насчет Вильсона? Это же ваше расследование. Я думал, вы именно поэтому попросили дать вам дело Манфред, разве нет?
Элеанор сидела на самом краешке дивана. Риордан ерзал и перекладывал шляпу из руки в руку. Барклай бросил на меня тяжелый взгляд. Это было предупреждение.
Ничуть не смутившись, я продолжил очертя голову:
– А вчера, когда вы говорили с мистером Барклаем, вы спросили его про Вильсона?
– Упорный парень, – заметил Барклай, подмигнув Риордану. – Уж если ему что втемяшилось, он так просто не отступит. Кто-то назовет его упрямым ослом, но я восхищаюсь его упорством. Великолепная черта характера.
Черта характера, значит? Я решил немедленно познакомить его со всем великолепием характера Джона Майлза Анселла.
– Так мистер Барклай вам что-нибудь рассказал про мистера Вильсона, капитан?
Элеанор кашлянула. На полке у нее стоял подарок от Вильсона на День святого Валентина. Книга с дарственной надписью: «Прекрасной даме». Я хотел посмотреть ей в глаза, но она сосредоточенно разглядывала фарфоровый портсигар, словно надеялась найти в нем жемчужину.
– Мистер Барклай не знаком с мистером Вильсоном, – ответил мне Риордан.
– Так вы спрашивали?
– Да, вчера! – Риордан развернулся ко мне на каблуках и смерил злобным взглядом. – С чего вы взяли, что эти люди вообще его знают?!
– Я уже вам говорил.
– Что вы говорили? Что некое чутье указывает вам на связь мисс Манфред с делом Вильсона? Никаких доказательств этого у вас нет.
– Смотрите, – сказал я, пытаясь не уклоняться от правды и в то же время дать Элеанор понять, что ее имя не упоминалось. – Я говорил, что мисс Манфред могла знать Вильсона. Говорил, как она ответила на прямой вопрос об этом…
– И как же она ответила? – поинтересовался Барклай.
– Отрицательно, – сказал Риордан.
– Отрицательно! – воскликнул Барклай.
– Ну да, но то, как она отреагировала на вопрос, навело меня на мысль, что она лжет. Так эмоционально, так дерзко…
– А она перед этим пила? – уточнил Барклай.
– Пила.
– А разве эмоциональность и дерзость не были свойственны мисс Манфред – особенно когда она в подпитии? – И снова Барклай не дал никому возможности ответить и быстро заговорил сам: – Видишь ли, парень, я лучше тебя разбираюсь в привычках алкоголиков. Я много знаю о природе их эмоциональных реакций из собственного печального опыта. Значит, она дерзко отрицала, что может быть знакома с Вильсоном? Следовало ожидать, это так типично…
Хлопнула дверь. Элеанор ушла в спальню. Что именно ее разозлило – то, что я беспардонно разгласил ее семейную тайну, или то, что ее папаша – сладкоголосый лицемер? Я не знал и знать не хотел.
Барклай как будто не заметил ее отступления.
– Видите, капитан, у мальчика нет никаких доказательств, что Лола знала Вильсона. Он основывает свои умопостроения на том, что она была пьяная и дерзкая. Вот каково ваше мнение?
– Вчера я был готов за это уцепиться, – признался Риордан. – Когда хочешь закрыть безнадежное дело, цепляешься за любую соломинку. Теперь же я склонен согласиться с вами. Его выводы не имеют под собой оснований.
Я сдался.
– Ладно, ладно, это была просто догадка. Но ведь ценная же догадка, а, Риордан? Если бы не я, вы бы не узнали, что к Лоле заходил Манн.
– Только это не доказывает, что кто-то из них знал Вильсона. – Барклай утешающе положил мне руку на плечо. – Вы так и не сумели смириться с отказом в публикации той статьи. Вы-то считали ее шедевром. И с тех самых пор вбили себе в голову безумную идею, что я отклонил статью по каким-то личным соображениям.
– Мистер Барклай!..
– Вам следует научиться принимать поражение. Вы не совершенны, вы обычный человек, как и все мы. Все мы совершаем ошибки. Да, вы прекрасно пишете, но неудачные вещи есть даже у Шекспира. Все это слишком далеко зашло, не правда ли, капитан? – Рука Барклая соскользнула с моего плеча, теперь он обернулся к Риордану. – Нельзя обвинять людей в преступных мотивах лишь за то, что они не оценили ваших литературных изысканий.
– Ну знаете! – возмутился я. – Я неоднократно получал отказы, в том числе от журналов получше, чем «Правда и преступление». И если вы пытаетесь объяснить мои действия уязвленным самолюбием…
– А чем же еще их можно объяснить? Какие у вас есть доказательства, что Манн или я – раз уж вам так хочется втянуть меня в свои безумные теории – как-то связаны с Вильсоном? Кроме того, что нам не понравилась ваша статья о его убийстве?
Мне захотелось что-нибудь швырнуть, но вокруг был только старинный фарфор и антикварная мебель.
– Тогда ответьте мне прямо, мистер Барклай, была ли предпринята попытка отравить меня, когда я начал проявлять слишком большой интерес к делу Вильсона?
– Попытка отравить вас? – непонимающе переспросил Барклай.
– Я не ем креветок. У меня на них аллергия.
– Да бросьте вы, Джон. – Передо мной был старый добрый Барклай, задушевный друг, профессиональный исповедник. – Вы же не станете отрицать факты? И Смит из гриль-бара, и официантки, и врач, и медсестра, все подтвердят – вы поели несвежих креветок. У вас и в карте написано: отравление птомаинами. Заявлять, что в этом был чей-то злой умысел, не просто абсурдно, а даже опасно. Зачем выставлять себя жертвой мании преследования?
– Не ем я креветок, никогда их в рот не беру!.. Риордан, он наверняка подкупил всех этих людей, я с самого начала это подозревал!
Барклай улыбнулся так снисходительно, что мне захотелось двинуть ему по холеной физиономии. На фоне его непрошибаемого спокойствия мое возмущение смотрелось как детские капризы.
– Меня отравили! – крикнул я, топнув ногой и ударив кулаком по столу.
Красное дерево содрогнулось, задребезжал фарфор. Барклай смотрел на это с грустной улыбкой. Вся сцена выглядела так, будто я только что выдумал историю с отравлением и теперь пытаюсь придать ей хоть каплю правдоподобия, крича и топая ногами.
