Разбирательство было нудным и флегматичным. Лолу Манфред признали мертвой. Неоткрытая коробка с розами, недокуренный табак и бумажные шарики в пепельнице могли свидетельствовать, что Эдвард Эверетт Манн был последним, кто видел мисс Манфред перед ее смертью, но не являлись доказательством того, что именно он подмешал дихлорид ртути ей в виски с содовой.
Риордан публично выразил мне благодарность за помощь в расследовании дела Манфред, однако ни словом не обмолвился о Вильсоне и возможной связи между двумя убийствами. Видимо, Барклаю все же удалось внушить ему, что мною движет исключительно уязвленное самолюбие. Я не мог винить Риордана – по-своему он был прав. Никаких доказательств своей теории я представить не смог, так что детектив не имел права тратить время и деньги налогоплательщиков на догадки человека, обиженного на весь мир.
Выступал и неожиданный свидетель – флорист по фамилии Ботичелли. Он выглядел и держался как профессиональный комик. Его посыльный каждую неделю доставлял мисс Лоле Манфред цветы. Мистер Ботичелли рассказывал об этом так, что присяжные вместе с коронером покатывались от хохота. Если же отставить прочь комедию, свидетельство флориста подтверждало версию Барклая. Каждую неделю «Американские красавицы» по восемнадцать долларов за дюжину – это определенно была любовь.
Свидетельство Элеанор вышло коротким. В суд она опоздала, села между отцом и адвокатом – в черном костюме, черном свитере и с ниткой некрупного жемчуга на шее. Она выглядела строгой, как старомодная школьная учительница. Все ее мягкие кудряшки были выпрямлены и уложены в гладкую прическу, отчего волосы смотрелись темными. Под глазами залегли лиловые тени. Она сидела, не снимая белых перчаток.
Меня она будто не замечала. Выходные мы провели порознь. Утром в субботу, когда ушли Барклай с Риорданом, она попросила меня дать ей отдохнуть в одиночестве. Я звонил несколько раз, в субботу вечером и в воскресенье, но она не хотела встречаться со мной, ссылаясь на утомление.
Я недоумевал. Странное она выбрала время, чтобы дать мне отставку. Я долго ломал над этим голову, но объяснения ее действиям не нашел.
Следующим вызвали Барклая. Все в зале суда затаили дыхание. Стянутая белой перчаткой рука Элеанор играла с жемчужным ожерельем. «Я, Нобл Барклай, клянусь говорить правду, только правду и ничего, кроме правды». Большой, красивый, искренний и уверенный в себе, он говорил мягко и четко – никаких лишних пауз, никакой уклончивости. Он смотрел присяжным в глаза и всем своим видом демонстрировал готовность сотрудничать с правоохранительными органами.
Он признался, что ему до сих пор трудно поверить в виновность Эдварда Эверетта Мана – в конце концов, этот человек был его личным помощником и близким другом. Однако он был в курсе отношений Манна с мисс Манфред и считал, что это игра с огнем.
– Мистер Барклай, вы знали наверняка, что жертва была его любовницей?
– А что, кто-то здесь еще сомневается?
Нитка жемчуга под пальцами Элеанор порвалась. Жемчужины запрыгали по полу. Начался галдеж и суета. Присяжные, свидетели, слушатели из зала принялись собирать бусины, ползая на коленях.
Я остался на месте. Элеанор тоже.
Потом Барклай продолжил давать показания. Заявил, что он единственный во всем офисе раскусил уловки этой парочки. Мы же, высоколобые циники, позволили обвести себя вокруг пальца, не разглядели за враждой спрятанную нежность, были слепы и потому не увидели в насмешках и взаимных оскорблениях прикрытие тайной страсти.
Это было хорошее, короткое, красноречивое объяснение – очень в духе журнала «Правда и любовь». Я прямо видел заголовок: «Двойное самоубийство? Любили друг друга тайно и умерли в один день».
Предполагаемые любовники не могли явиться в суд и опровергнуть свидетельство Барклая. Кто усомнится в честности такого уважаемого человека? Его слова были бесспорны, как алфавит. Единственного подозреваемого уже нельзя было привлечь к суду. Дело закрыли.
Вокруг Барклая собралась толпа. Мужчины выстроились в очередь, чтобы пожать ему руку. Добропорядочные, законопослушные граждане почитали за честь возможность лично познакомиться с автором книги «Моя жизнь – правда». Все были приятно удивлены искренностью и скромностью этого великого человека.
Я зашел в грязный бар в конце квартала. Выбрал стол в самом темном углу, сел там один и заказал два двойных бренди. Элеанор уехала с отцом и адвокатом в лимузине, похожем на катафалк.
– Два двойных? – переспросил бармен.
– Ко мне подойдут, – ответил я.
Это была ложь, но я не из тех, кто изливает душу первому попавшемуся человеку за барной стойкой.
Бармен принес бокалы, поставил один передо мной, один напротив. Он уже понимал, что я никого не жду. Когда он вернулся к себе за стойку, я заметил, что он смотрит на мое отражение в зеркале.
Я выпил за Лолу Манфред. Двойной бренди за ее память был уместнее венка на гроб.
Бармен поглядывал на меня с беспокойством. Я подозвал его и кивнул на нетронутый бокал.
– Боюсь, мой друг уже не придет. Выпьете со мной?
Не пропадать же хорошему бренди. Лола бы не одобрила.
– Отчего же не выпить. Правда, я бы предпочел бурбон.
– Ну, выпейте и бурбон, я угощаю.
Я бросил на стол пять долларов, отсалютовал бармену и пошел к выходу. Бармен покрутил пальцем у виска.
Десять минут спустя я вошел в редакцию. В четыре часа пополудни работе следовало бы кипеть, однако пишущие машинки молчали. Редакторы и их помощники шушукались по кабинетам, в уборных совещались целые делегации репортеров, корректоров, стенографисток, рассыльных и членов совета религиозной координации. Никто не хотел работать. Все были слишком потрясены.
Меня тут же окружила толпа – в их глазах я был героем дня. Меня спрашивали, правда ли, что у покойного мистера Манна и покойной мисс Манфред был тайный роман. Поразительно, любой имеющий глаза и уши должен бы понимать, что эти двое – заклятые враги. Но в субботу Барклай дал пресс-конференцию, и в воскресенье все газеты напечатали его версию событий, тем самым утвердив ее достоверность. Работники Барклая привыкли верить тому, что пишут в газетах.
Барклай не соврал Риордану: человеческий разум – величайший природный феномен, восьмое чудо света. Генри Ро, оказывается, всегда подозревал, что между Лолой и Манном что-то было, а Тони Шоу специально заглянул ко мне в кабинет, чтобы шепнуть, как однажды видел их вдвоем в отеле в Атлантик-сити.
Затем мне нанесла визит мисс Экклес. Ее бюст вздымался, руки порхали, сухие накрашенные губы были жеманно поджаты.
– Не правда ли, мистер Анселл, новости просто ошеломительные?
– Да. Ошеломительные. Вы подобрали верное слово, мисс Экклес.
В дверях кабинета стояла миссис Кауфман и, поблескивая очками без оправы, сердито смотрела на секретаршу Барклая.
