– Он занят, Грейс. Не мешайте ему. Если у вас есть вопросы по делу, отправьте их служебной запиской.
Мисс Экклес повернулась к ней костлявой спиной с видом оскорбленного достоинства.
– А я к вам по делу, мистер Анселл. Вы его сегодня видели?
– Барклая? Конечно. На разбирательстве.
– А он не сказал, придет ли в офис?
– Нет, он не почтил меня таким доверием. И прессу тоже.
– Пощадите, мистер Анселл! – Лилейные ручки умоляюще сложились перед острым подбородком. – Полно вам шутки шутить, вы же знаете, что у меня нет чувства юмора. Перед нами стоят самые животрепещущие вопросы. Речь о редакционной политике! Элеанор сегодня будет?
– Она мне тоже не докладывала.
– Но как же «Правда и любовь»? Мисс Манфред с нами больше нет, Элеанор пренебрегает своими обязанностями. Так журнал никогда не выйдет!
– Мисс Экклес, если «Правда и любовь» не выйдет, никто не пострадает!
Миссис Кауфман расхохоталась, а мисс Экклес сделала страшные глаза.
– Я понимаю, что это не вопрос жизни и смерти, мистер Анселл, и все же первое правило в нашем бизнесе – очередной номер должен всегда выходить вовремя!
– Может, новым редактором сделают вас.
– Меня?! Ну что вы, мистер Анселл! Вы мне льстите, у меня совсем не подходящий для этого склад ума.
– Вы всегда были верным и преданным работником, – ответил я. – По совести, вам следует отдать должность контрольного редактора. Хотите, я порекомендую мистеру Барклаю вас назначить?
– Едва ли я достойна такой чести, – вздохнула она, но глаза ее тут же мечтательно затуманились.
Честолюбивые грезы мисс Экклес развеял голос миссис Кауфман:
– Хватит его отвлекать! У нас куча работы.
Мисс Экклес смерила ее таким взглядом, словно обещала немедленно уволить, как только дорвется до власти.
Когда она ушла, миссис Кауфман закрыла дверь и подошла к моему столу.
– Не кошерно все это выглядит, мистер Анселл? Вот как по-вашему? Кошерно?
– Молодчина, Кауфман! Приятно знать, что в мире еще остался здоровый скептицизм.
Я аж расцеловал ее на радостях.
– Вы мне это прекратите, я порядочная замужняя дама. На размышления меня навел дихлорид ртути. Я прочла, что десять тысяч, которые были при нем, затребовала его сестра, владелица салона красоты. Тут-то у меня и сложилась цельная картина.
– Как-то вы запутанно изъясняетесь, миссис Кауфман. Если бы вы написали в таком духе статью, в «Правде и преступлении» ее бы не приняли.
– В салонах красоты в ходу дихлорид ртути. Его хранят в форме таблеток, растворяют и применяют в качестве антисептика. Он вполне мог взять таблетки у сестры.
– Мог. Вопрос только – зачем?
– Ну, вы же помните. – Миссис Кауфман протирала мои очки розовым платочком. – Как мисс Манфред всегда отвечала, когда ее предостерегали – мол, когда-нибудь вас уволят за вашу дерзость? Она говорила: «Меня не уволят – я знаю, где зарыт труп».
– Чей труп?
– Мне ли это знать. – Миссис Кауфман положила мои очки на стол и вышла из кабинета.
Остаток дня она держала оборону под закрытой дверью, говоря всем, что я очень занят. Где-то час я просидел, барабаня пальцами по столу и глядя на стену. На стене, пришпиленная за углы четырьмя канцелярскими кнопками, висела картинка из дамского журнала. Зеленый салат, желтый майонез, розовые креветки… «Без анализа нельзя сказать наверняка, но я уже один раз такое видел. Дихлорид ртути». В самом ли деле врач неотложки это сказал или все было плодом моего воображения, разыгравшегося от неумеренного чтения криминальных историй? Если верить моей медицинской карте, Ноблу Барклаю и Смиту из гриль-бара, я отравился несвежими креветками. Что можно противопоставить такому коллективному авторитету? Чем я докажу сейчас, три недели спустя, что не ел я никаких креветок?
За окнами сгустилась тьма. Прозвенел гонг, возвещающий окончание рабочего дня. Миссис Кауфман заглянула спросить, нужна ли мне ее помощь. Я велел ей скорее идти домой к мужу. Люди спешили к лифтам, болтая и смеясь. У меня онемели пальцы, и я прекратил барабанить по столу.
Скрипнули петли. Дверь в мой кабинет приоткрылась. Также скрипнув креслом, я развернулся к входу.
– Джонни, ты еще тут? – спросила Элеанор.
– А как ты думаешь?
– Пожалуйста, не ерничай. Мне нужно тебя увидеть.
– У тебя было полно возможностей в выходные. Мне уж показалось, ты не знаешь, как от меня избавиться.
Она несмело вошла и остановилась у самого порога. Я включил настольную лампу и скорчил гримасу от ударившего в глаза яркого света.
– Садись. Чувствуй себя как дома.
Она села на жесткий стул, предназначенный для соискателей, питающих надежду заинтересовать редактора нетривиальной статьей. Элеанор явно пыталась оживить цвет лица с помощью румян и помады, однако их лиловый оттенок лишь подчеркнул бледность кожи. Очевидно, она заехала домой после разбирательства, потому что вместо черного свитера на ней была белая блуза с воланами.
Я подумал о бесконечных выходных в одиночестве и разозлился.
– В чем дело? Что за драма? Все ведь так хорошо для вас закончилось!
Элеанор вскинула к горлу руку, словно хотела себя задушить, – и уронила ее.
– Отличный спектакль разыграл твой папаша, – продолжал я. – Поздравил бы его лично, да жаль, поклонники не дали. Позволь хоть тебя поздравлю. Ты тоже была на высоте.
У нее дрожал подбородок.
– Джонни…
– Да?
– Я уезжаю, – произнесла она после короткой паузы.
– Серьезно? И куда же?
– Еще не знаю. Куда-нибудь. Подальше отсюда.
– Зачем?
Она не ответила, лишь крепче сжала сумочку затянутыми в белые перчатки руками. Из-за расширенных до предела зрачков ее глаза казались черными. Я вспомнил, что Барклай говорил о ее матери, первой своей жене – какая она была зажатая, скрытная и необыкновенно чувствительная. Вспомнил, как читал про ее самоубийство.
– Не смейся надо мной, Джонни, – вздохнула Элеанор. – Мне нужна помощь.
– Я бы очень хотел помочь тебе, но ты все время усложняешь мне задачу. – Мне нужно было продемонстрировать, что я на ее стороне, однако никакой лжи и никаких секретов больше не потерплю. – Мне надоели игры. Мы должны быть друг с другом совершенно честными, иначе…
– Я никогда не лгала тебе, Джонни, – произнесла Элеанор сдавленным голосом. – Я говорила тебе только правду.
– Ты знаешь больше, чем мне доверила. Может, ты и не лгала мне намеренно, но ты намеренно утаила от меня правду.
