Тем не менее здоровье его начало понемногу улучшаться. Воля к жизни подпитывалась твердым намерением однажды найти доказательства и призвать Барклая к ответу. И вот настал день, когда его терпение было вознаграждено. Роясь в старом чемодане, Пек случайно наткнулся на экземпляр своей забытой работы – курса динамики бизнеса под авторством Уоррена Дж. Вильсона. Пек листал пыльные страницы, улыбаясь собственной высокопарной лжи, и вдруг его как молнией ударило. Он аж застонал от злости на собственную забывчивость. Уроки с двадцать третьего по двадцать восьмой! «О самообладании», «Свобода от запретов», «Эго – познание самого себя», «Фундаментальное значение правды», «Честность с собой» и «Очищении ума, сердца и души». В двадцать пятом уроке чистосердечное признание рекомендовалось в качестве лекарства для больного духа, и весь урок, слово в слово, был включен отдельной главой в книгу «Признание и внушение». А значит, «Моя жизнь – правда» содержала в себе плагиат плагиата. Только в случае Пека такое заимствование не было наказуемо – ему принадлежали авторские права.
Вот оно, вещественное доказательство! Закон не преследует кражу идеи – идея нематериальна и не может целиком принадлежать одному человеку. Зато предложения, абзацы, параграфы, все в печатном виде, все под авторским правом – это уже весомо.
На этот раз Пек обошелся без писем. Иск за плагиат он подавать тоже не стал. Одинокими ночами в пустыне ему представлялись картины будущей мести, такие же пышные и безвкусные, как фильмы Сесила Демилля, но на деле он был слишком умен, чтобы в погоне за эффектом упустить собственную выгоду. Не стоило убивать курицу, несущую золотые яйца.
К тому времени издательский бизнес Нобла Барклая уже вовсю процветал. Кричащие обложки его журналов маячили в витрине каждого газетного киоска. Барклай стал знаменитостью, давал интервью, возвращаясь из путешествий по Европе, фотографировался с конгрессменами и киноактерами на флоридских пляжах, был принят в Белом доме самим президентом Гувером. Его имя фигурировало в кроссвордах и превратилось в синоним слова «правда». Свидетельство его бесчестья моментально разрушило бы до основания все, что он успел построить.
Уроки с двадцать третьего по двадцать восьмой стали для Пека впрыском свежей крови. Ему как никому другому была очевидна ирония судьбы: барклаевские пять тысяч, до сего момента пролежавшие нетронутыми, стали финансовой основой для сбора свидетельских показаний. Из брошюры «Сундук сокровищ. Откровения исцеленных Ноблом Барклаем», которую клиенты получали в качестве бесплатного приложения при заказах по почте, Пек узнал про мисс Ханну Майердорф и миссис Горацио Бич, слушательниц первой лекции Барклая, прочитанной в поезде. К несчастью для Пека, мисс Майердорф переехала на Майорку (ее брат-масон после смерти оставил ей неплохое состояние), миссис Бич скончалась, а ее дочь Розетта вышла замуж за крупного торговца хлопком и жила теперь в Новом Орлеане. Она не хотела, чтобы ее имя было замешано в публичном скандале. Пек обещал ей, что дело никогда не будет передано газетчикам. Только тогда она дала письменные показания, изложив обстоятельства своей встречи с Ноблом Барклаем, как он лечил ее мать и жил в их доме. Она точно помнила, что поначалу Барклай неизменно ссылался на Пека как на автора идеи, но впоследствии стал этим пренебрегать, и она в шутку предложила ему приписать все заслуги себе.
Из Нового Орлеана Пек отправился на запад, в Калифорнию, где ему удалось обнаружить врача из того самого захудалого санатория. Доктор Филмор Макрей был к Пеку не слишком расположен – все еще лелеял старую обиду на пациента, который лечил его больных успешней, чем он сам. Зато деньги он по-прежнему любил, и тысяча долларов немедленно вылечила его неприязнь. Он тоже подписал свидетельские показания.
В городе Бьютт в штате Монтана Пек нашел ту самую добросердечную медсестру, которая приняла живейшее участие в сексуальном просвещении Барклая. Она так увлеклась воспоминаниями, что Пеку пришлось отредактировать ее заявление, опуская самые пикантные подробности. Но он был благодарен ей за честное описание этих уроков, за возмущение по поводу вероломного обмана, за отказ взять деньги, за ужин, который она сама для него приготовила.
Последней свидетельницей была та самая влюбленная секретарша, которая не смогла найти издателя для рукописи. Она более не была стройна, а некогда темные волосы теперь красила в жуткий розовый цвет. Пек увидел ее имя под комическими куплетами в популярном журнале, написал в редакцию и десять дней спустя получил телеграммой потрясенный ответ – девушка не предполагала, что он жив.
Вечером в ее квартире зазвенел дверной звонок.
– Гомер! – Она обвила руками шею тощего, обожженного солнцем гостя.
Он мягко отстранился, поскольку, как и прежде, ревностно оберегал окружающих от своей заразы.
– Я больше не Гомер Пек. Я теперь Уоррен Вильсон.
– Ты в своем уме?
– Я сменил имя.
Он знал, что подруга рассмеется, услышав о такой донкихотской затее, и потому изложил свою историю с юмором. Гомер Пек подписал отказ от претензий к Барклаю и принял пять тысяч долларов в уплату за молчание. Но Уоррен Вильсон ничего не подписывал, и он был автором текстов, которые Барклай украл с точностью до слова.
На следующее утро он явился к Барклаю в офис. Человеку с улицы не так-то просто было получить аудиенцию – «создателя» философии правды приходилось беречь от благодарных последователей. Вильсон все продумал. На его визитке значилось: «Доктор Филмор Макрей, Институт мануальной терапии Макрея, Лос-Анджелес». Конечно, Барклай не забыл врача, который так внимательно к нему отнесся. Он наверняка предположил, что светило медицины хочет дать интервью журналу «Правда и здоровье» и сделать рекламу своему заведению.
Когда «доктор Макрей» вошел в кабинет, Барклай побелел как полотно.
– Меня зовут Уоррен Вильсон, – веско произнес посетитель. – Вы наверняка слышали о моем учебном курсе по динамике бизнеса. Главы четвертая, пятая, седьмая и тринадцатая в вашей книге полностью списаны с моих уроков под номерами с двадцать третьего по двадцать восьмой.
Барклай склонился к селектору на своем столе, и в кабинете тут же возник Эдвард Эверетт Манн – словно выскочил из обшитой дубовыми панелями стены. Он больше не был обычным секретарем. Грязной работой он успел заслужить себе новые титулы – контрольный редактор, главный управляющий, личный помощник Нобла Барклая. Он прочно обосновался в собственном кабинете и был уверен, что жизнь его устроена раз и навсегда.
Тут Вильсон не стал глушить свою тягу к драме.
– На этот раз вам не придется проявлять снисхождение к тому, кто не может доказать факт интеллектуальной кражи. Теперь, господа, я располагаю такими доказательствами, что могу не только отсудить у вас миллионы, но и поставить крест на вашей карьере и вашем прибыльном бизнесе, отправить вас в тюрьму и превратить имя Нобла Барклая из синонима слова «правда» в само воплощение лжи и вероломства.
Манн осклабился.
– Если у вас есть такие убедительные доказательства, почему вы не пошли с ними в суд, а явились сюда сыпать малоправдоподобными угрозами? – Он повернулся к Барклаю и заявил: – Это шантаж. Он пытается вытянуть из вас еще денег.
