– Еще не знаю.
– А что говорит об этом мисс Хант?
– Я обо всем написал в отчете.
– Думаете, она что-то скрывает?
– Мисс Хант испытала сильное потрясение, узнав о смерти подруги. Она просто не могла долго разговаривать.
Пребл фыркнул.
– Она хорошенькая, Макферсон?
– Я собираюсь допросить ее сегодня утром. А еще хочу преподнести сюрприз некоторым людям, которые считают ее мертвой. Было бы лучше, если бы вся эта история не попала в газеты. Мне нужно время, чтобы выработать план действий.
Такой сюжет пустили бы на первую страницу даже в «Таймс» и передали бы по радио в общенациональных выпусках новостей. По выражению лица Пребла я понял, что он ищет возможность обессмертить свое имя.
– Понимаете, это меняет все дело, – заметил он. – Нет corpus delicti. Нам придется расследовать смерть другой девушки. Интересно, Макферсон…
– Мне тоже было интересно, – перебил я. – Вы все найдете в отчете. Запечатанная копия отправлена комиссару, а ваша лежит на столе у секретаря. Я не хочу, чтобы меня отстраняли от работы. Вы с самого начала поручили это расследование мне, я и доведу его до конца.
Я кричал и даже стукнул кулаком по столу, зная, что легче всего запугать человека, используя его собственные методы.
– И если хоть одно слово попадет в газеты, пока я не дам зеленый свет, в понедельник, когда вернется комиссар, здесь будет такой скандал – мало не покажется!
О Лорином возвращении я рассказал только одному человеку – Джейку Муни. Джейк – высокий, мрачного вида янки родом из Провиденса, известный среди наших ребят под кличкой Род-айлендский Моллюск. Однажды кто-то из газетчиков написал: «Муни замкнулся в молчании как моллюск в раковине», и Джейк так разозлился, что с тех пор вел себя соответственно прозвищу. К тому времени, когда я вышел из кабинета Пребла, Джейк уже раздобыл список фотографов, которым позировала Дайан Редферн.
– Иди опроси этих ребят, – велел я. – Разузнай о ней все, что сможешь. Осмотри ее комнату. Только никому не говори, что она мертва.
Он кивнул.
– Мне нужны все письма и все бумаги, которые найдутся в ее комнате. И не забудь выяснить у хозяйки, с какими мужчинами Дайан водила знакомство. Может, она выбирала парней, которые любят поиграть с обрезами.
Раздался телефонный звонок. Звонила миссис Тредуэлл. Хотела, чтобы я немедленно приехал к ней.
– Мистер Макферсон, я должна вам кое-что сказать. Я собиралась сегодня вернуться в загородный дом: ведь бедняжке Лоре уже ничем не поможешь, правда? Мои адвокаты позаботятся о ее имуществе. Однако произошло нечто такое…
– Хорошо, миссис Тредуэлл, я приеду.
Пока я ехал по Парк-авеню, мне пришло в голову, что миссис Тредуэлл может немного подождать, пока я навещу Лору. Она пообещала не покидать квартиру и не подходить к телефону, а я вспомнил, что дома нет еды. Я завернул на Третью авеню, купил молока, сливок, масла, яиц и хлеба.
У входа дежурил Беренс. При виде покупок он выпучил глаза и, похоже, подумал, что я решил заняться домашним хозяйством.
Ключ от квартиры лежал у меня в кармане, но, прежде чем войти, я нажал на кнопку домофона, чтобы предупредить о своем приходе.
Лора вышла из кухни.
– Хорошо, что вы не звонили в дверь! После того как вы рассказали мне об убийстве, я боюсь каждого звука.
Лора вздрогнула и посмотрела на то место, где лежал труп.
– Уверена, вы единственный сыщик в мире, который подумал бы об этом! – сказала она, когда я вручил ей покупки. – Сами-то завтракали?
– Вы мне напомнили, что нет.
Мне казалось вполне естественным, что я купил продукты, а потом ошивался на кухне, пока Лора готовила. Раньше я считал, что девушки, у которых полно модных нарядов и вдобавок есть служанка, чураются домашней работы. Лора оказалась совсем другой.
– Будем завтракать в гостиной, как принято у светских людей, или по-простому поедим на кухне?
– Я всегда ел на кухне, пока не повзрослел.
– Значит, останемся на кухне, – решила она. – Самое уютное место!
За завтраком я рассказал Лоре о том, что сообщил о ее возвращении заместителю комиссара полиции.
– Он удивился?
– Угрожал отправить меня в психиатрическое отделение. А потом… – Я посмотрел ей прямо в глаза. – Потом он спросил, не думаю ли я, что вам известно что-нибудь о смерти той, другой девушки.
– И что вы ему ответили?
– Послушайте, возникнет много вопросов, и вам, скорее всего, придется рассказать о своей личной жизни гораздо больше, чем хотелось бы. В конечном итоге вам же будет лучше, если вы будете откровенны. Надеюсь, вы не сердитесь, что я вас предупредил.
– Вы мне не верите?
– Моя работа состоит в том, чтобы всех подозревать, – сказал я.
Она взглянула на меня поверх кофейной чашки.
– А меня вы в чем подозреваете?
Я постарался не выдать своих чувств.
– Почему вы обманули Шелби, сказав, что в пятницу вечером будете ужинать с Уолдо Лайдекером?
– Так вот что вас беспокоит!
– Вы солгали, мисс Хант.
– А, теперь я для вас мисс Хант, мистер Макферсон!
– Не придирайтесь к словам. Почему вы солгали?
– Боюсь, что если скажу правду, вы меня не поймете.
– Ладно, молчу. Куда мне, я же сыщик. Я не говорю по-английски.
– Извините, если задела ваши чувства. – Лора водила ножом по красно-белым клеткам на скатерти. – Но обычно в ваших полицейских протоколах об этом не пишут. Протоколы, вы же так говорите?
– Продолжайте.
– Видите ли, я очень долго не выходила замуж.
– Не вижу связи, – заметил я.
– Мужчины устраивают холостяцкие вечеринки. Напиваются. В последний раз кутят с хористками. Думаю, в мужском понимании это и есть свобода. Они хотят насладиться ею в полной мере, прежде чем связать себя узами брака.
Я рассмеялся.
– Бедняга Уолдо! Вряд ли ему понравится сравнение с хористкой!
Лора покачала головой.
– Для меня свобода означала нечто совсем другое, Марк. Может, вы меня поймете. Это означало, что я принадлежу сама себе, со всеми своими дурацкими привычками, и что я единственная хозяйка своей жизни. Я понятно говорю?
– И поэтому вы так долго тянули со свадьбой?
– Дайте мне, пожалуйста, сигарету, – попросила она. – Они в гостиной.
Я принес ей сигареты, а сам раскурил трубку.
– Свобода означала для меня личное пространство, – продолжила Лора. – И дело не в том, что я хочу вести двойную жизнь, просто меня возмущает, когда лезут в чужие дела. Возможно, потому, что мама постоянно допытывалась, куда я иду да когда вернусь, и из-за нее я всегда испытывала чувство вины, если что-то меняла в своей жизни. Мне нравится действовать импульсивно, и безумно злит, когда начинают спрашивать, что, куда и зачем.
