Уолдо сел на диван, едва удерживаясь толстым задом на краешке и для равновесия упираясь на мою руку.
– А ты знаешь, как Марк называет женщин? Куколки. Дамочки. – Он выплюнул эти слова, как телеграфный аппарат выплевывает точки и тире. – Какие еще доказательства мужского высокомерия и вульгарности тебе нужны? В квартале Вашингтон-Хайтс живет куколка, которая выклянчила у него шубу из лисы. «Выклянчила», моя дорогая, – его собственное выражение. А еще Макферсон хвастался, что в Лонг-Айленде есть дамочка, которую он бросил после того, как она прождала его несколько лет.
– Я не верю ни одному слову.
– Взять всех твоих ухажеров, дорогая. Давай, вспомни прошлое. Ты всегда так яростно их защищаешь, так мило краснеешь и упрекаешь меня за нетерпимость!
На ковре мелькали какие-то тени. В голове пронеслась череда моих друзей и любовников, чья мужественность заметно поубавилась после того, как Уолдо в критической манере показал мне их слабости. Я вспомнила его по-отечески снисходительный смех, когда он в первый раз повел меня в театр и я восхитилась плохой игрой красивого актера.
– Надеюсь, с моей стороны не слишком бестактно упомянуть имя Шелби Карпентера. Сколько оскорблений я вынес из-за того, что не сумел разглядеть его мужские достоинства, цельность его характера, скрытую силу этого галантного простофили! Я потакал тебе, позволял наслаждаться самообманом только потому, что знал: ты сама в конце концов все поймешь. И посмотри, что мы имеем сегодня! – Он развел руками, показывая, в каком горестном положении мы оказались.
– Марк – настоящий мужчина, – не уступала я.
Бесцветные глаза Уолдо потемнели, на лбу выступили толстые синие вены, восково-бледное лицо побагровело. Он делано рассмеялся, потом заговорил полным боли голосом, выделяя каждый звук:
– Всегда одно и то же, верно? Стройное гибкое тело – вот мерило мужественности. Точеный профиль свидетельствует об утонченной натуре. Если мужчина подтянутый и мускулистый, ты сразу же воображаешь его Ромео, Суперменом или Юпитером, принявшим облик быка. Да, еще маркизом де Садом, – добавил он после неприятной минутной паузы. – Есть в тебе такая потребность.
– Ты зря стараешься. Больше ни один мужчина не сможет причинить мне боль.
– Я говорю не о себе, – с упреком произнес Уолдо. – Мы обсуждаем твоего друга-неудачника.
– Ты сошел с ума. Он не неудачник. Он сильный и ничего не боится.
Уолдо улыбнулся, как будто хотел удостоить меня сугубо конфиденциальным признанием.
– Твой неисправимый женский оптимизм, смею заметить, настолько ослепил тебя, что ты не видишь главного недостатка этого типа. Он его тщательно скрывает, моя дорогая, однако в следующий раз понаблюдай за ним. Обрати внимание, как осторожно он движется, прихрамывая на одну ногу, и вспомни предостережения Уолдо.
– Я тебя не понимаю. Ты все выдумываешь.
Я словно со стороны услышала свой голос, резкий и некрасивый. Голос капризной школьницы. Красные розы тети Сью отбрасывали пурпурную тень на зеленую стену. Ситцевые шторы украшал узор из калл и водяных лилий. Я думала о красках и тканях, вспоминала названия, пытаясь отвлечься от Уолдо и его предостережений.
– Любовь моя, человек, который не доверяет собственному телу, ищет слабость и немощь в других живых существах. Будь осторожна, дорогая. Он отыщет твое слабое место и посеет семена разрушения.
Мне вдруг стало жаль себя. Я разочаровалась в людях и в самой жизни. Я закрыла глаза, желая оказаться в темноте. Я чувствовала, как холодеет моя кровь и размягчаются кости.
– Ты будешь страдать, Лора, ведь жажда боли – часть твоей натуры. Тебе будет больно, потому что ты женщина, которую привлекает мужская сила, но удерживает мужская слабость.
Осознанно или нет, Уолдо раскрыл историю наших с ним отношений. Вначале меня привлекла несгибаемая сила его ума, однако по-настоящему я привязалась к нему, когда узнала, что в душе он большой, неуверенный в себе ребенок. Уолдо не нуждался в любовнице, ему нужна была любовь. Я научилась быть терпеливой и заботливой по отношению к этому великому грузному человеку, подобно тому, как женщина бывает терпеливой и заботливой по отношению к болезненному и обидчивому ребенку.
– Мать, – медленно произнес Уолдо, – мать всегда уничтожают ее дети.
Я торопливо отдернула руку, встала и отошла на другой конец комнаты. Избегая яркого света лампы, я встала в тень. Меня била дрожь.
Уолдо говорил очень тихо, словно разговаривал с призраками:
– Один ловкий удар уничтожает быстро и безболезненно.
Он подошел ко мне, и я сильнее вжалась в угол. Странно, ведь я никогда не испытывала к своему блистательному и несчастливому другу ничего, кроме уважения и нежности. И я заставила себя подумать об Уолдо с почтением, вспомнила о долгих годах нашего знакомства и о его доброте. Я была сама себе противна, мне стало стыдно, что я устроила истерику и малодушно избегала его прикосновений. Я собралась с духом и не отпрянула, приняла его объятия, как женщины принимают ласки мужчин, которых не смеют обидеть. Я не уступила – я подчинилась. Не смягчилась, а просто терпела.
– Ты моя, – пробормотал Уолдо. – Ты моя любовь и принадлежишь мне.
Сквозь его шепот я расслышала неясный звук шагов. Уолдо прижимался губами к моим волосам, его голос звучал у моего уха. В дверь три раза постучали, затем раздался скрежет ключа в замке, и Уолдо разжал объятия.
Я отодвинулась, поправила платье, одернула рукава и села, натянув подол юбки на колени.
– Он открывает дверь отмычкой, – сказал Уолдо.
– В дверь звонил убийца, – пояснил Марк. – Я не хочу ей об этом напоминать.
– Палач славится превосходными манерами, – заметил Уолдо. – Спасибо, что хоть сперва постучали.
У меня в мозгу всплыли предостережения Уолдо. Взглянув на Марка его глазами, я заметила напряженно расправленные плечи, старательно выверенное равновесие тела, осторожную походку. Впрочем, о том, что Уолдо попал в точку, утверждая, что Марк бережет себя, свидетельствовала не столько его манера двигаться, сколько выражение лица. Заметив мое любопытство, Марк с вызовом посмотрел мне в глаза, словно говоря, что может ответить испытующим взглядом на испытующий взгляд и безжалостно выставить напоказ столь ценимую мной слабость.
Он сел в кресло, вцепился худощавыми руками в подлокотники и выглядел уже не таким настороженным. «Устал», – подумала я, заметив, что глубоко посаженные глаза Марка слегка покраснели, а кожа на узких скулах туго натянулась. Но я тут же мысленно включила красный сигнал тревоги и отогнала от себя прилив дурацкой нежности. Куколки и дамочки, сказала я себе, мы все для него куколки и дамочки.
– Лора, я хотел бы с вами поговорить, – сказал Марк и бросил взгляд на Уолдо, как будто требуя избавиться от непрошеного гостя.
Уолдо, казалось, врос в диван. Марк поудобнее устроился в кресле и достал трубку, всем своим видом показывая, что готов подождать.
