Он бродил три часа. Проходил мимо множества людей, которые возвращались домой из театров, кино или баров. Сталкивался с прохожими в свете уличных фонарей и под козырьками над входами в кинотеатры. Мы узнали об этом позже, как это обычно происходит, когда громкое расследование закончено и граждане звонят в полицию, чтобы приобщиться к важному событию. Пятнадцатилетнюю Мэри Лу Симмонз, проживающую в восточной части Семьдесят шестой улицы, напугал мужчина, который выскочил из подъезда, когда она возвращалась с вечеринки у подружки. Грегори Финч и Энид Мерфи подумали, что это отец Энид перегнулся через балюстраду в темном павильоне, где они целовались. Миссис Леа Кантор увидела огромную тень за своим газетным киоском. Несколько водителей такси останавливались, надеясь взять пассажира; два таксиста узнали Уолдо Лайдекера.
Он ходил до тех пор, пока улицы не затихли. Он выбирал самые темные улицы, прятался в подъездах, сидел, скорчившись, на ступенях подземки. Было почти два часа ночи, когда Уолдо Лайдекер вернулся на Шестьдесят вторую улицу.
Лорину дверь не охраняли. Маззио все еще ждал на Шестьдесят четвертой улице, а у Беренса дежурство закончилось. Я не распорядился, чтобы прислали замену, так как, уходя от Лоры и посылая своих людей за Уолдо, еще не знал, что он вооружен.
Он поднялся по лестнице и позвонил в дверь.
Лора решила, что вернулся я – чтобы произвести арест. На миг она вспомнила, что Шелби рассказывал о смерти Дайан, потом накинула белый халат и подошла к двери.
К тому времени я уже знал секрет Уолдо. Ружья в квартире я не нашел, следовательно, Уолдо носил его с собой, зарядив оставшейся дробью. Зато я обнаружил груду незаконченных или неопубликованных рукописей. Я их прочитал, потому что хотел его дождаться, предъявить обвинение и посмотреть, что будет дальше. В рассказе «Ступени к нашему Отцу небесному» я натолкнулся на следующую фразу:
«У рафинированного индивидуума злоба есть не что иное, как глубоко запрятанное оружие, которое облекается в одежды бесполезности, демонстрирует скрытое хитроумие или выставляет напоказ свою красоту».
В рассказе говорилось о ядах в старинных кольцах, о скрытых в тростях шпагах и о пистолетах, умело спрятанных в старых молитвенниках.
Мне потребовалось три минуты, чтобы понять: у Лайдекера с собой дульнозарядное ружье. Вчера вечером, когда мы выходили из ресторана «Золотая ящерица», я попытался взглянуть на его трость поближе. Уолдо ее выхватил и съязвил, что раздобудет для меня палку с резиновым наконечником. Он явно что-то скрывал, но обида помешала мне продолжить расспросы. Для Уолдо его вещи были как живые. Он хотел защитить свою драгоценную трость от лап профана, потому и выплеснул на меня откровенную злобу, не прикрытую ни хитроумием, ни красотой. Тогда я подумал, что Уолдо вновь выказывает свои причуды вроде той, когда он желал пить кофе непременно из чашки с изображением Наполеона.
Только теперь я понял, почему Уолдо не дал мне рассмотреть трость. По его словам, он ходил с тростью, чтобы придать себе значительности. Вероятно, Уолдо улыбался, стоя у двери Лоры и готовясь применить свое секретное оружие. Во второй раз все было бы точно так же, как в первый. Его помрачившийся рассудок не мог придумать новое, оригинальное преступление.
Ручка двери повернулась. Уолдо знал, какого роста Лора, и целился прямо туда, где в темноте должен был появиться овал ее лица. Как только дверь открылась, он выстрелил.
Раздался ужасающий грохот. Лора обернулась и увидела тысячи лучиков света – пуля пролетела в доле дюйма от ее головы и разбила стеклянную вазу. На темном ковре засверкали осколки.
Уолдо промазал потому, что из-за подсечки не смог удержаться на ногах. Я спешно покинул его квартиру, как только догадался, где он прячет ружье. Когда я входил в подъезд дома Лоры, Уолдо уже стоял на площадке третьего этажа и давил пальцем на кнопку звонка.
В старомодном холле царил полумрак. На лестничных площадках горели тусклые лампочки. Уолдо боролся не на жизнь, а на смерть с врагом, чьего лица он не видел. Я моложе, в лучшей физической форме и умею драться, однако отчаяние придало Уолдо силы. А еще у него было ружье.
Я сделал подсечку, и он всем телом рухнул на меня. Лора выбежала из квартиры, пытаясь разглядеть, что происходит. Мы с Уолдо скатились по лестнице.
В тусклом свете лампочки на площадке второго этажа я увидел лицо Лайдекера. Он потерял очки, его блеклые глаза, казалось, смотрели куда-то вдаль.
– Пока весь город преследовал убийцу, Уолдо Лайдекер, с присущей ему учтивостью, преследовал закон, – рассмеялся он.
У меня по спине пробежал мороз. Я боролся с безумцем. Его лицо исказила гримаса, губы дрожали, остановившиеся глаза почти вылезли из орбит. Он высвободил руку, поднял ружье и взмахнул им как дубинкой.
– Отойдите! Быстро в сторону! – крикнул я Лоре.
Уолдо был довольно рыхлым, но весил больше двухсот пятидесяти фунтов, и, когда я заломил ему руку за спину, он навалился на меня всей тяжестью. Его глаза вспыхнули, он узнал меня, к нему вернулся разум, а вместе с ним и ненависть. С его губ стекала белая пена. Я изловчился, подвел колени под жирный живот и отпихнул противника к перилам. Он выстрелил наугад, никуда не целясь. Лора закричала.
С этим выстрелом Лайдекер утратил последние силы, там не менее, не желая рисковать, я ударил его головой о балясину перил. Хруст костей донесся до площадки третьего этажа, где стояла Лора.
В карете «скорой помощи» и в больнице он говорил без умолку. Говорил только о себе и только в третьем лице. Уолдо Лайдекер находился где-то далеко от этого умирающего толстяка на носилках, он был героем, которого боготворил мальчик, запертый в грузном теле. Он все время повторял одно и то же, путано и бессвязно, но эти обрывочные фразы рассказали больше, чем любое признание под присягой:
«Как знаток, искусно совмещающий букет вина и повод им насладиться, Уолдо Лайдекер выбрал изысканное вино урожая тысяча девятьсот четырнадцатого года…
Как Чезаре Борджиа развлекал себя в послеполуденное время тем, что пестовал замыслы о новых бесчестных деяниях, так и Уолдо Лайдекер посвятил волнительные часы ожидания цивилизованным развлечениям: чтению и сочинительству…
Как человек, составляющий свое завещание, сидит ровно и прямо, будто обелиск, так и Уолдо Лайдекер сидел за письменным столом розового дерева и сочинял очерк, который должен был стать его завещанием…
Женщина отвергла его. Один, таясь от всех, Уолдо Лайдекер отмечал бессилие смерти. Запах горьких трав смешивался с ароматом грибов. Суп приправили рутой…
В тот вечер привычка привела Уолдо Лайдекера под окна, освещенные ее предательством…»
Когда он умер, доктор с трудом разжал его пальцы, вцепившиеся в руку Лоры.
– Бедный, бедный Уолдо! – вздохнула девушка.
– Он дважды пытался вас убить, – напомнил я.
– Он так отчаянно хотел верить, что я его люблю.
