Чарли поспешил в подвал, подбросил в огонь угля, быстро вернулся в «логово», включил обогреватель. Когда комната прогрелась, он снял с Беделии покрывало, а затем и мокрую одежду. Она открыла глаза и посмотрела ему в лицо. На губах ее мелькнула слабая улыбка. Чарли растирал ее жесткими полотенцами до тех пор, пока кожа не покраснела, но ее по-прежнему колотила дрожь. Печальным выражением своих темных глаз, мелкой дрожью и бессловесностью она напомнила ему спаниеля, который был у него в детстве. Чарли почувствовал к жене такую же жалость, какую чувствовал к собаке, поскольку та зависела от него и нуждалась в его любви. Он завернул Беделию в одеяла и отнес в кровать. За все это время он ни разу не выказал негодования и не спросил, в чем причина ее более чем странного поведения.
– А теперь, моя милая, – нежно сказал он, – ты выпьешь бренди и горячего молока и сразу уснешь.
Он накрыл ее шерстяными пледами, пуховым одеялом и покрывалом, на котором его мать когда-то вышила змея и яблоко.
Беделия выпила молоко и бренди, словно послушный ребенок, сжимая руками, на которых обозначились ямочки, старую серебряную кружку. Так же послушно она последовала приказу Чарли спать.
Он на цыпочках вышел из комнаты. Больше он ничего не мог для нее сделать, но все же решил, что следовало бы проконсультироваться с врачом. Ожидая на телефоне, он пытался придумать, что сказать доктору, если тот спросит, каким образом его жена умудрилась так сильно простудиться. Затем он обнаружил, что телефон не работает. Буря повредила телефонную связь. Чарли почувствовал облегчение. Повинуясь чувству долга, он заставил себя позвонить доктору Мейерсу, но был рад, что не придется отвечать на какие бы то ни было вопросы.
Казалось бы, все перипетии сегодняшней ночи, сопряженные с физическим и нервным напряжением, должны были окончательно лишить Чарли сил, но, как ни странно, он совершенно не ощущал усталости или сонливости, зато чувствовал тревогу. Напрасно он старался побороть любопытство. Как только Беделия оправится, он задаст ей несколько важных вопросов. Он подойдет к делу спокойно, не выкажет ни злости, ни недоверия, но докажет своей любовью и твердостью, что она может, ничего не опасаясь, довериться ему. В своих планах Чарли видел себя и Беделию возле камина, слышал собственный голос, мягко призывающий ее во всем сознаться. Однако это видение не успокоило его. В голове навязчиво крутились разговоры с доктором Мейерсом, и Чарли гадал, не подслушала ли их жена. Но если и так, почему же она ждала четыре дня, прежде чем уязвленная гордость вынудила ее бежать? И какое отношение это имело к Бену Чейни, против которого она вдруг так ополчилась?
Мрачные мысли гуляли по кругу, еще больше запутывая его. К концу часа мучительных размышлений он знал не больше, чем в начале. И тут он вспомнил о саквояже и вышел на улицу, чтобы подобрать его. При обычных обстоятельствах Чарли ни за что не стал бы открывать сумку жены и рассматривать ее содержимое. Это было бы недостойным поступком мужчины, сродни вскрытию и тайному чтению писем жены. Однако у него было оправдание. Саквояж насквозь промок, и вещи покроются плесенью, если он не достанет и не высушит их.
В сумке Чарли обнаружил чулки, смену белья, ночную рубашку, тапочки, кимоно из черного крепа на бирюзовой подкладке и дополнительную блузку. Здесь же он увидел туалетные принадлежности, кожаную шкатулку, выложенную изнутри мягкой тканью, в которой Беделия хранила всякие побрякушки, и стопку расписаний судов компании «Кунард», «Уайт Стар» и «Гамбург-Америка». Эти брошюрки более всего встревожили Чарли. Они свидетельствовали о том, что идея бежать в Европу не была спонтанной и пришла Беделии в голову не вчера вечером за столом.
Чарли машинально открыл кожаную шкатулку. В ней лежали всякие безделушки из числа тех, что бережно хранят молодые девушки. В медальоне в форме сердечка он увидел глаза Беделии в обрамлении светлых локонов и удивился, что жена никогда не показывала ему этот портрет своей матери. В выцветшем лавандовом конверте лежали засушенная, рассыпающаяся роза и вишневого цвета перышко из плюмажа. Был там также миниатюрный японский веер, перочинный ножик с перламутровой ручкой и сломанным лезвием и круглая коробочка для таблеток с пустой этикеткой, наполненная белым порошком, похожим на тот, который жена использовала для полировки ногтей. Последней Чарли достал бархатную коробочку из-под кольца с гранатами, которое он преподнес Беделии на Рождество.
Он открыл ее. В коробочке лежало кольцо с черной жемчужиной в оправе из платины и брильянтов.
«Мы не можем подарить Эбби то кольцо, потому что у меня его больше нет. Я от него избавилась».
Чарли торопливо положил кольцо обратно и вернул бархатную коробочку в кожаную шкатулку. Потом собрал брошюрки с расписанием и сложил их вместе с остальными безделушками жены.
– Ты зол на меня, Чарли?
Он задернул шторы. Свет его нервировал. Он не хотел смотреть на Беделию и не хотел, чтобы она видела его лицо.
– Поговорим об этом позже. Как ты себя чувствуешь?
– Я сильно простудилась.
– Да. Тебе придется полежать в постели.
Темные волосы обрамляли овал ее бледного лица. Она тихо застонала.
– У тебя что-то болит?
– У меня болит в груди. Но я сама виновата. Я дурно себя вела и заслужила наказание.
Она ждала, что Чарли выскажет свое мнение по поводу ее «дурного поведения», как она с легкостью назвала свою совершенно ненормальную выходку. Чарли вообще не мог говорить. Он притворился, что занят ручкой обогревателя, и отвернулся лицом к стене.
– Чарли!
– Да?
Она прошептала глухим голосом:
– Бен с тобой не связывался?
Чарли повернулся. Он все еще находился возле обогревателя и раздраженно смотрел на жену. В голосе его прорезались новые грубоватые нотки.
– Нет, и вряд ли в ближайшее время свяжется. Дорогу замело, электричества нет, телефоны не работают.
– Ох! – сказала Беделия и, обдумав услышанное, тихонько рассмеялась. – Снежный занос, Чарли! Нас занесло снегом?
– Да.
– Помнится, в школе мы учили стихотворение про семью, которую занесло снегом. Ты его знаешь, Чарли?
Он не мог говорить. Беделия пыталась восстановить их прежние отношения, делала вид, что не было никакой попытки бегства, никакой лжи, никаких вопросов без ответов.
– Наверняка знаешь, – настаивала она нарочито веселым голосом. – Ты так хорошо знаешь поэзию, Чарли. Кажется, его написал Лоуэлл.
– Нет, Уиттиер.
– Ох, ну конечно, Уиттиер! Мне бы твою память, дорогой.
Он косо посмотрел на нее и увидел, что она улыбается, пытаясь очаровать его. Будто не произошло ничего из ряда вон выходящего, будто вчера вечером они спокойно легли спать и утром проснулись рядышком в одной постели.
– После завтрака я хочу задать тебе несколько вопросов, Беделия.
