– Я хочу есть, – сказала Беделия.
– Сейчас приготовлю тебе ужин, – пообещал Чарли. – Это не займет и десяти минут.
Он был рад покинуть спальню. Присутствие Беделии мешало ему рассуждать трезво. Тяжело ступая по лестнице, он уверял себя, что Бен Чейни страшно заблуждается, что кольцо с черной жемчужиной – действительно подделка за пять долларов, как и утверждает Беделия. На прошлой неделе Бен раздул настоящую трагедию из обыкновенного пищевого отравления; теперь он делал из мухи слона, принимая несколько совпадений за конкретные улики. Детектив! Да знай Чарли об этом с самого начала, он бы никогда не подружился с Беном Чейни! Может, в этом проявлялся его снобизм. Филбрики всегда были снобами, но зато с успехом могли защитить себя от унижения, к которому приводило общение с людьми ниже их по положению. Разве его мать пригласила бы на ужин детектива? Он так и слышал ее ответ: «Почему бы тогда не пообедать и с грабителем?» Да пускай этот Барретт приезжает! Человеку из Сент-Пола хватит одного взгляда, чтобы в пух и прах разнести все домыслы Бена.
Пока Чарли сражался на лестнице со своими демонами, произошло чудо. Свет! На смену тьме пришел свет! Разве это не явный знак надежды? Конечно, если бы Чарли поспорил с Провидением и взялся искать научное объяснение этому чуду, он бы понял, что это дело рук Электрической компании Коннектикута, чей мастер подсоединил оборванные бурей провода. А внезапно вспыхнувший свет в темном коридоре объяснялся тем, что Чарли забыл повернуть выключатели, которые бездумно включил, когда не было тока.
Но в том настроении, какое охватило его сейчас, Чарли предпочитал думать об этом как о чуде. Вера подпитывается не интеллектом, а эмоциями, а эмоции – продукт желаний. Если сильно захотеть, можно заставить себя поверить во что угодно. Разумеется, «Кодак» упал с утеса случайно. Чарли ясно увидел перед глазами успокаивающую картину: он сам небрежно положил фотоаппарат на край обрыва.
Он начал делать чай. Кухня отражала самые разумные качества его жены. У каждого медного горшка была миниатюрная копия. Поджаривая тост в новом электрическом аппарате Беделии и готовя сыр в ее кастрюле с подогревом, Чарли напевал. Он поднялся высоко над глупостями Бена, обрел отрешенность бога. Его собственный голос, как ему казалось, ненамного уступал голосу Карузо. Ему приходилось одновременно следить за хлебом в тостере, тающим в кастрюле сыром, водой в чайнике.
Пол на кухне покрывали газеты. Чарли сам их расстелил, когда закончил мыть линолеум. В этом заключался весь Чарли: успешный в своей области архитектор, зарабатывающий хорошие деньги, но не слишком гордый, чтобы не вымыть пол на кухне и не застелить его газетами. Он отошел от плиты, приблизился к столу, держа в руке чайник, и тут его внимание привлекла одна газетная статья. Он наклонился, чтобы прочесть ее, забыл обо всем, и в кухне тотчас воцарился хаос. С накренившегося чайника сползла крышка, пролилась горячая вода, тост подгорел, а в кастрюле раздулся сыр.
В статье говорилось об обвинительном приговоре в деле сорокасемилетнего холостяка, священника из Нью-Гемпшира, убившего свою незамужнюю сестру. По словам свидетелей, она пыталась разлучить его с учительницей игры на фортепьяно, с которой у него на протяжении семнадцати лет был тайный роман. Чарли редко читал подобные истории. Люди, которые совершали убийство или позволяли себе стать жертвой убийства, казались ему столь же загадочными, как народ ифугао, а само преступление было от него далеко и непонятно, как харакири или женитьба на ребенке. Языческий жрец, разрисовывавший себе лицо и танцевавший, чтобы изгнать демонов, казался таким же далеким образом, как и священник из Нью-Гемпшира, придушивший сестру обтянутой зеленым шелком диванной подушкой.
Кипящая вода разлилась по полу, оставив на газете темные мокрые пятна. Из тостера исходил запах паленого. Сырный соус яростно пузырился. Пришлось повернуть выключатели, вытащить вилки из розеток, вытереть пол, снова нарезать хлеб, вскипятить воду, поджарить сыр. Чарли упорно трудился. Он громко пел, грохоча посудой. Жрецы танцуют, чтобы изгнать злых духов, а Чарли Хорст пытался подражать Карузо. Боясь снова перегнуть палку, он пожалел заварки, выключил тостер прежде, чем хлеб приобрел золотистую корочку, раньше времени снял с плиты сыр, который получился слишком водянистым. И все же он продолжал громко петь, словно храбрость в его голосе могла сделать соус гуще, а чай крепче, правильно поджарить тост, разогнать сгустившиеся на лестнице тени и вернуть ему веру, казавшуюся незыблемой, когда он только начал хозяйничать в хорошо освещенной кухне.
Морин Барретт была отличной хозяйкой, она оснастила кухню новейшими приборами, самыми модными венчиками и открывалками, а перед тем как уехать, аккуратно сложила все это на чердаке шурина.
– Чарли, дорогой, как вкусно, – сказала Беделия, попробовав гренок. – Ты готовишь куда лучше меня.
– Знаю, что ужин не удался, но с твоей стороны очень любезно солгать.
– Нет, ты не должен так говорить. Все очень вкусно. – Беделия улыбнулась, демонстрируя свои ямочки. В темных глазах светилось обожание, а в комнате стоял сладкий аромат духов.
Вечером раздался звонок. Чарли и Беделия вздрогнули. Они совсем забыли про телефон.
– Наверное, восстановили связь, – сказал Чарли.
Беделия кивнула. Она не могла говорить, потому что зажала во рту крючок для вязания.
Звонила телефонистка, чтобы проверить, работает ли линия. Оборвался селекторный провод, сообщила она, но телефонная компания с удовольствием ставит клиентов в известность, что связь восстановлена.
Возвращению телефонной связи Чарли радовался не так сильно, как электричеству. Это было не чудо, а предзнаменование. Его дом снова стал частью мира, от которого его отгородила буря. Скоро начнут расчищать снег, и в доме больше не будет покоя.
– Значит, телефон снова работает, – сказала Беделия.
– Да, – отрывисто ответил он.
С момента ухода Бена прошло более четырех часов, но Чарли до сих пор ни словом не обмолвился о его визите.
Чарли придвинул кресло поближе к камину в спальне. Беделия продолжала вязать. Время от времени она сравнивала незаконченный башмачок с уже готовым.
– А когда уберут снег?
Он откашлялся, стараясь говорить мягче:
– Не знаю. Почему тебя это так беспокоит?
– Мне так нравится быть с тобой наедине, милый. Я не хочу, чтобы нас когда-нибудь спасли.
– Мы умрем с голоду.
– Будем печь лепешки. Муки у нас предостаточно. Я лучше буду есть с тобой лепешки, Чарли, чем жареного гуся и устрицы с кем-либо другим.
Он смотрел на пламя в камине. Его вдруг захлестнула волна ярости и раздражения от ее жеманства, наивной непосредственности и девичьей болтовни. Конечно, злился он напрасно. Обернувшись, Чарли увидел, какая она румяная при свете лампы, посмотрел на завязанный у нее под подбородком розовый бантик и разозлился за то, что позволил себе подорвать свою веру.
