Чарли жалел ее, потому что она не смогла преодолеть свое унижение, вырасти из него, но он был слишком честен, чтобы этим оправдывать ее преступления. Если бы каждый, у кого было ужасное детство, убивал людей, по меньшей мере восемьдесят процентов населения стали бы убийцами. Ранние лишения, несчастья, голод – все это может привести к ненависти к обществу, горечи, протесту или же здоровым попыткам сделать жизнь следующего поколения лучше. Однако ни один судья в здравом уме не станет этим оправдывать преднамеренное, жестокое, запланированное убийство.
Ее мотивы были предельно ясны. Она убивала ради денег, планируя свою жизнь, как бизнесмен, который надеется к старости скопить приличное состояние. С дальновидностью дельца она устраивала свои дела, вкладывала часть капитала в каждое новое предприятие. В этом не было ни тайны, ни размаха, но была загадка души человека, способного совершить преступление так же обыденно и эффективно, как бизнесмен планирует сделку. Почему один человек не способен совершить преступление, а другой убивает хладнокровно? Почему? Где, в чем причина этой тонкой грани между добром и злом? Эта тайна выше всех тайн, проблема, которую до сих пор не разрешили ни детективы, ни врачи, ни психологи. Чарли вспомнил статью о священнике из Нью-Гемпшира, который придушил сестру диванной подушкой, считая, что она вмешивается в его роман, длившийся уже семнадцать лет. Почему именно в тот день, по прошествии семнадцати лет?
В небе на западе рассеялись коралловые и лавандовые цвета. В воздухе, словно туман, повисли сумерки.
– Чарли!
Чарли вздрогнул.
– Я спустилась вниз.
В зеленом платье, почти сливающемся с тенями, в белой шали его матери, накинутой на плечи, в обрамлении белой рамы дверного косяка, она походила на один из тусклых портретов в старых сумеречных галереях Европы. Когда глаза Чарли привыкли к полумраку, он разглядел овал ее лица, на котором горели темные глаза, и руки, придерживающие шаль.
– Тебе не стоило спускаться.
– Чарли, я хочу с тобой поговорить.
– Ладно.
Он повел ее в гостиную, которая была больше его кабинета и потому казалась безопаснее. Беделия села в кресло. Чарли везде включил свет и поднес горящую спичку к мятой бумаге, подстеленной под дрова в камине.
– Дорогу расчистили, Чарли. Мы можем добраться до города.
– Нашу подъездную дорожку еще не расчистили.
– Ты ведь и сам можешь это сделать?
– Это первое, что я собираюсь сделать завтра утром.
– Сколько времени на это потребуется?
– Полагаю, часа два-три.
– Ах, – сказала Беделия и, помолчав, прибавила: – Значит, мы успеем на поезд в десять десять.
– Куда?
– В Нью-Йорк.
Чарли ничего не ответил. Беделия посмотрела на этажерку. Там осталось пустое место, некогда занятое фарфоровым маркизом и его возлюбленной. С тех пор как Беделия разбила статуэтки, произошло столько всего, что у нее не было времени переставить безделушки на полках. Она подошла к этажерке, попробовала занять пустое место севрской вазой, но покачала головой, потому что ваза явно должна была стоять на верхней полке.
– Зачем тебе ехать в Нью-Йорк? – наконец спросил Чарли.
Беделия вернула вазу на прежнее место и отошла, чтобы рассмотреть полки.
– Отдохнуть, дорогой. Нам нужно поехать куда-нибудь на юг Европы. Я бы хотела в Италию. Все англичане зимой ездят в Италию.
– Я тебя не понимаю. – Это была ложь. Чарли прекрасно знал, о чем она умалчивает.
– Мы с тобой оба болели, Чарли. У тебя было тяжелое несварение, а моя простуда может затянуться еще на несколько месяцев. Нам обоим не помешает отдых.
Она постаралась, чтобы ее слова прозвучали так же обыденно, как восприняли бы это их друзья, если бы узнали, что Чарли Хорст с женой едут на отдых зимой.
Чарли откашлялся.
– Это потому, что ты хочешь избежать встречи с Барреттом?
Беделия снова повернулась к этажерке. Она попробовала поставить на место разбитых фарфоровых статуэток комплект миниатюрной серебряной мебели тонкой работы.
– У них есть против тебя улики?
Ее голос донесся до Чарли будто бы с большого расстояния:
– Я не знаю, о чем ты.
– Если Барретт тебя узнает, это что-то докажет? Они могут сейчас, по прошествии столь долгого срока, определить, был ли Уилл Барретт одурманен, когда упал в воду? А даже если они это докажут, есть ли у них еще какие-нибудь реальные доказательства? Конечно, то, что ты сбежала и сменила имя, не пойдет тебе на пользу.
Беделия поменяла местами аиста из резной слоновой кости, фарфоровую собачку, сердоликового слоника и пару кошек из белого нефрита. Ей понравился этот пестрый зверинец. Она сделала шаг назад, чтобы полюбоваться им издалека.
– У них ничего на меня нет, кроме подозрений в их грязных, злобных умишках.
Ее голос звучал не вызывающе, но в нем слышалось презрение, словно она с неохотой говорила о чем-то неприятном, что не имело к ней никакого отношения.
– Тогда почему бы нам не остаться и не дать им бой? Зачем бежать?
– Я бы предпочла поехать за границу.
– Допустим, он опознает в тебе свою невестку. У него все равно нет против тебя ничего конкретного. Кроме того, это случилось в другом штате. Все эти дела произошли в разных штатах, не так ли? Миннесота, Мичиган и Теннесси. С точки зрения закона, это жуткая путаница. И какие у них вообще есть доказательства? – Говоря все это, Чарли увидел свой триумф в суде, увидел, как судья наклоняется, чтобы пожать руку освобожденной заключенной, чей верный муж стоит рядом, поддерживая ее за другую руку. – Прежде всего, им нужно опознать в тебе миссис Барретт, Аннабель Маккелви и Зою Джейкобс.
– Хлою, – сказала она.
Чарли так резко отступил назад, что едва не наступил в огонь.
Беделия принялась оживленно говорить о поездке в Европу. Зимой море может быть неспокойным, но плыть им придется не больше недели. Сначала Париж, решила она, ведь ей всю жизнь хотелось увидеть Париж, а еще ей хочется купить новую одежду. Затем Италия или, если Чарли будет угодно, Ривьера. Она много читала о Ривьере и все знала о гранд-отелях, променадах на берегу моря и казино.
– Мы даже могли бы поехать в Монте-Карло, – сказала Беделия.
Расположение безделушек на полках все еще не удовлетворяло ее. На правой ладони у нее сидели три обезьянки, которых Джонсоны подарили Хорстам на Рождество. Чарли подумал, что следовать их совету – не видеть зла, не слышать зла, не говорить о зле – было таким же проявлением слабости, как преднамеренная помощь злу. Не только Чарли, но и вся его семья и его класс тщательно избегали всего, что казалось им неприятным или отвратительным, и в этом заключался их главный недостаток. Отворачиваясь от зла, затыкая уши, они питали зло, дарили ему солнечный свет, свежий воздух и пространство, где оно могло процветать. Цивилизованный человек – не тот, кто отгораживается от зла, но тот, кто отчетливо видит его, слышит малейший его шорох и кричит о нем с крыш домов.
