Крошечный укол вмиг разрушил сложившееся в воображении Чарли триумфальное завершение дела. Судебный процесс, победа на котором показалась ему такой легкой, превратился в кошмар. Он представил свою жену на месте обвиняемой, представил, как ей задают вопросы, устраивают перекрестный допрос, давят на нее; он увидел вспышки фотокамер, газетные заголовки, сенсационные фотографии и публикации в воскресных выпусках. Репортеры вывернут наизнанку все стороны жизни убийцы с последним мужем, их брак станет всеобщим достоянием, в нем не останется ничего интимного, о чем бы журналистки, пишущие сентиментальные статейки, не поведали публике в виде душещипательных историй. Мужа все станут жалеть – ведь он попался в сети этой Синей Бороды женского пола, и называть счастливчиком, поскольку ему удалось избежать гибели от ее рук.
Беделия отвернулась от этажерки и подошла к нему. Она не застегивала зеленый халат, но он облегал ее тело, и Чарли увидел, что ему не нужно было даже спрашивать доктора Мейерса о ее беремнности. Все и так было очевидно. Чарли на пальцах посчитал месяцы. По спине пробежал холодок. По телеграфным проводам от побережья к побережью понесутся новости о рождении ребенка Чарли Хорста. В самых отдаленных местечках газеты станут печатать его имя. И даже если суд оправдает Беделию, клеймо останется навсегда. Она будет женщиной с запятнанной репутацией, где бы она ни оказалась, ей не избежать любопытных взглядов и перешептываний за спиной, и ее ребенок будет отмечен тем же клеймом.
Она тем временем продолжала болтать о Европе. Можно было подумать, что Венеция и Рим находятся не дальше, чем Джорджтаун и Реддинг. Она начиталась всех этих романтических книжек, и в ее сознании идеальным прибежищем для влюбленных в бегах было озеро Комо. Они могли бы снять дом на холме…
– Вернее, виллу. Там есть террасированные сады с решетчатыми подпорками для растений и статуями и оливковыми деревьями, апельсинами и лимонами. Цветки лимона пахнут слаще, чем цветки апельсина, – серьезно сказала она. – У нас будет четыре-пять человек прислуги, за границей всегда так, они стоят не дороже, чем одна служанка здесь, особенно учитывая, какую оплату они сейчас рассчитывают получать. Там они действительно рады обслуживать тебя за малые деньги и всегда приносят кофе в постель.
– О чем ты? – спросил Чарли. Его бесило то, что она уже все спланировала. – Мы не можем жить за границей.
– Почему нет?
– Здесь мой дом, моя работа.
– Мы могли бы запереть дом на ключ. Бахман управлял бы делами вместо тебя, или ты мог бы продать свой бизнес. Судья Беннет присмотрит за твоими делами.
– Значит, ты уже все за меня решила?
– Не сердись, дорогой. Ты только подумай, как приятно жить в теплом климате, наслаждаться солнцем, купаться в середине зимы. Разве тебе не хотелось бы плавать в феврале, Чарли?
Умышленно избегая обсуждать истинный мотив этого путешествия, она говорила так, словно, кроме солнца и цветков лимона, ей ничего больше не нужно. Чарли посмотрел на нее и увидел, что новая мечта целиком поглотила ее. Интересно, уж не загипнотизировала ли она себя, чтобы поверить и в эту, новую ложь?
– Я намерен остаться здесь.
Она мило надулась, все еще играя роль неугомонной любимой жены, чей упрямый муж отказывается исполнить ее маленькую прихоть.
– Дорогая моя, – произнес Чарли голосом, которым всегда говорила его мать, читая мораль. – Мы не можем позволить себе жить где-либо, кроме как здесь. Когда я сделал тебе предложение, я откровенно признался, что небогат. У меня нет иного дохода, кроме тех денег, которые я зарабатываю, и мой бизнес сам по себе, без меня, ничего не значит. Так что спорить бесполезно, мы не можем уехать.
Она снисходительно улыбнулась.
– У меня куча денег.
– У тебя?
Он вспомнил про наследство, полученное от бабушки Рауля Кокрана, о котором она ему говорила, и вместе с тем вспомнил, что никакого Рауля Кокрана никогда не существовало.
– У меня есть почти двести тысяч долларов.
– У тебя!
– Почти. Конечно, кое-что пришлось потратить.
– Откуда… – начал он, но замолчал, так и не закончив свой вопрос, потому что отлично знал, откуда взялись эти деньги.
– Как видишь, нам будет очень просто жить за границей. На проценты, а не капитал.
– Ты же не думаешь, что я соглашусь жить на эти деньги!
– Четыре процента – это восемь тысяч в год. А если мы будем осмотрительнее и остановимся на трех процентах, то получим шесть тысяч. На такие деньги в Европе можно жить по-королевски.
– Господи! – воскликнул Чарли. – Боже мой!
– Ну, хорошо, раз ты так к этому относишься…
Ее накрашенные губы жестко искривились. Беделия резко повернулась и вышла из комнаты. Когда она стала подниматься по лестнице, в шелесте ее нижней юбки из тафты, всегда казавшемся Чарли женственным и нежным, слышался шепот зла.
На повороте засвистел поезд из Данбери. Чарли достал часы, чтобы проверить время. Шок и душевные терзания не изменили его привычек. Он все еще был Чарли Хорстом, родившимся и выросшим в этом прекрасном доме, хорошим архитектором и добропорядочным гражданином. Его часы всегда показывали точное время, ботинки всегда были начищены, он всегда оплачивал счета в первые числа месяца. Он осмотрел уютную комнату, задержал взгляд на дрожавшем в камине пламени, на двухместном кресле в эркере.
– Дорогой, – позвала Беделия.
– Ты где?
– В кухне.
– Я думал, ты пошла наверх.
– Я вернулась по другой лестнице.
Она сняла белую шаль и повязала фартук поверх зеленого платья. Вид хлопчатобумажной ткани в красную и белую клетку и ее поза у плиты, то, как она склонилась над кастрюлей, и большая ложка, которую она держала в руке, немного успокоили Чарли.
Однако покой оказался недолгим. Послышался звук лопнувшей пружины, скрежет металла, пронзительно пискнула от боли мышь. Беделия прижала обе руки к горлу и бросила тревожный взгляд в сторону Чарли. Он открыл один из нижних шкафчиков и вынул поставленную там мышеловку.
Беделия отвернулась.
– Пускай тебя это не беспокоит, – сказал Чарли, направляясь в сарай. Проходя мимо Беделии, он держал мышеловку за спиной, чтобы жена ее не видела. В сарае он довел дело до конца, убив мышь одним ударом маленького молотка.
Вернувшись в кухню, он увидел, что Беделия сидит на стуле, поджав под себя ноги и обхватив руками плечи.
– Не бойся. Она мертва.
– Я бы так не переживала, если бы она погибла сразу, но я страдаю, глядя, как животные борются за жизнь. Это была такая маленькая мышка.
– Может, это был самец.
– Все беспомощные создания кажутся мне самками.
Она вернулась к работе. Чарли вымыл руки и вытер их рулонным полотенцем. Его трясло, нервы были напряжены, сквозь тело будто проходили электрические провода. Он годами ловил мышей и крыс в доме, думал о них как о вредителях и никогда не позволял их смерти влиять на себя, но страдание Беделии передалось и ему.
