– Иди наверх и сейчас же перестели мне постель.
Мэри с топотом пошла наверх.
Прежде чем Беделия вернулась к столу, Чарли удалось разглядеть, что она достала из оберточной бумаги. Это был подернутый зеленой плесенью ломоть сыра сорта горгонзола. Беделия снова потянулась к вырезу халата, и Чарли увидел в ее руке маленькую круглую коробочку для таблеток, ту самую, без этикетки, которую он обнаружил среди безделушек жены в ночь, когда она пыталась бежать. Тогда он решил, что это порошок для полировки ногтей.
Чарли не мог сдвинуться с места, словно пребывая в ночном кошмаре. Он даже не пытался заговорить либо пошевелиться, потому что знал: голос у него пропал, тело окаменело.
Беделия закрыла коробочку крышкой и спрятала ее обратно за пазуху. Потом завернула сыр в бумагу и попробовала перевязать его. Но веревка запуталась, на ней были узлы. Тогда Беделия достала из ящика шкафа моток бечевки. Бечевка была тоньше веревки Монтаньино, и Чарли увидел, что Беделия совершает ошибку, глупую и банальную ошибку, которая сводит на нет в совершенстве продуманное преступление. Очевидно, сама она этого не осознавала, поскольку отрезала кусок бечевки и перевязала им сыр. Затем на цыпочках подошла к плите, приподняла одну из железных пластин и бросила старую узловатую веревку в огонь. Она готовила убийство не торопясь, размеренно, словно занималась приготовлением некоего блюда. Тщательно осмотрев кухню и убедившись, что от ее дела не осталось и следа, она взяла заново упакованный сыр и направилась в сарай.
Чарли отступил в угол.
Беделия вошла в сарай и несколько раз моргнула. После яркого электрического освещения на кухне, похоже, она плохо видела в темноте сарая, о присутствии там Чарли и вовсе не догадывалась и прошла совсем недалеко от него. Нагнувшись над полной корзиной с продуктами для Бена, она переложила коробки и свертки и засунула сыр под матерчатый мешок с солью. Выпрямившись, она понюхала пальцы.
«Прочь, проклятое пятно! Прочь, говорю!»
[41]
Прочь, проклятый запах сыра! Прочь, проклятый смрад убийства!
Поначалу Чарли оцепенел и даже отвернулся, чтобы глаза его не созерцали это новое зло. Беделия вновь склонилась над корзиной и принялась укладывать свертки и пакеты так, чтобы сыр не слишком выделялся среди прочих продуктов, и он понял, что больше не может закрывать глаза, затыкать уши, хранить молчание или успокаивать себя чудесами. Лежа в постели, где некогда спала его мать, его жена хитроумно спланировала убийство двух человек. Теперь Чарли понял, почему она так безропотно восприняла его решение остаться и бороться. Да, она намеревалась остаться, но избежать борьбы.
Обстоятельства дали ей в руки оружие, с помощью которого она могла бы избавиться от назойливых врагов. Любовь Бена к сыру помогла бы ей так же, как пристрастие Германа Бендера к грибам или Маккелви к рыбе. У горгонзолы такой сильный, такой неприятный вкус, что даже самое утонченное и чувствительное нёбо не распознает привкус яда. Враги Беделии скончаются не в ее доме и не после ужина за ее столом. Она никак не будет связана с их смертью, но узнает о трагедии наряду с остальными горожанами по телефону или из сообщения в газете.
– Беделия!
Она резко обернулась. Чарли вышел из угла. Увидев его, она застыла на месте.
– О, я не знала, что ты здесь! Ты меня напугал. – Слова ее перемежались небольшими паузами. Тяжело дыша, она торопливо прибавила: – Этот глупый клерк у Монтаньино опять все перепутал. Положил кое-какие продукты Бена к нам. К счастью, я спустилась, чтобы проверить заказ.
Чарли замутило от той легкости, с какой она солгала. Всю прежнюю ложь жены он проглотил, потому что любил ее, но теперь, когда он своими глазами увидел ее жестокие и хладнокровные приготовления к новому преступлению, память об этой любви сделалась ему противна.
– Прости, что я нарушила обещание, Чарли, но не сердись. Мне уже намного лучше, кашель почти прошел, и, по-моему, глупо оставаться в постели.
Какой она была слабой, нежной, мягкой, как она покорялась его мужской силе!
Он схватил ее за плечо и резко развернул. Пальцы сами собой потянулись к ее шее, которая казалась фарфоровой в конусообразном вырезе халата.
– Чарли… дорогой!
Больше она ничего не могла сказать. Чарли сжал ей горло. Когда она поняла, что ей не удастся задобрить его, ее глаза потемнели и стали холодными. Она отчаянно сопротивлялась, корчилась в его руках, пинала его по ногам. Чарли охватил какой-то экстаз. Костяшки пальцев напряглись, на руках, ощущавших теплую пульсацию горла Беделии, выступили жилы. Темные, бегающие глаза жены напомнили Чарли о мыши, попавшейся в мышеловку, и он с удовольствием вспомнил, как убил ее одним ударом.
Беделия первая перестала бороться. Она расслабилась так внезапно, что упала в объятия Чарли. На лице снова появилось выражение нежности, стершее хитрость и злобу. Она покорилась: то ли смерти, то ли любви.
Перед глазами у Чарли стоял туман, притупивший его разум. Он ослабил хватку и опустил руки. Экстаз прошел, и его охватила страшная усталость. Оба почувствовали изнеможение. Глаза Беделии искали глаза Чарли, пытаясь встретиться с ними и удержать его взгляд. Она протянула руку, нашла его плечо и крепко взялась за него.
– Чарли, дорогой Чарли…
Он избегал ее взгляда.
– Ты не понимаешь, – пробормотала она.
– Боюсь, что понимаю, – холодно ответил Чарли.
Он снова притянул ее к себе, словно собираясь поцеловать, но вместе этого вынул из-под воротника ее халата коробочку и убрал к себе в карман. Затем подошел к корзине и, порывшись, отыскал в ней сверток, который она спрятала под мешком с солью. Его он тоже положил в карман куртки.
Беделия прислонилась к табуретке и наблюдала за ним из-под опущенных ресниц.
– Ты не причинишь мне зла, Чарли. Я знаю, ты этого не сделаешь. Я тебе тоже не причиню зла. – Она встала перед ним, преградив путь к двери. – Я ведь и вправду люблю тебя и скорее умру, чем позволю чему-то плохому случиться с тобой.
Он оттолкнул ее и вышел из сарая. Пройдя по кухне, потянулся к шнуру и выключил свет.
Уже в коридоре он почувствовал, что она идет следом за ним, но не обернулся. Она схватила его за руку.
– У нас мало времени.
Чарли дернулся. Это сказанное шепотом предупреждение превращало его в ее сообщника.
– Иди наверх, – велел он.
Она наклонилась, будто умоляя о жалости. Она не смела взглянуть Чарли в лицо, которое сейчас напоминало железную маску и было не более живым, нежели лицо его предка, полковника Натаниэля Филбрика, бронзового всадника на бронзовом коне на центральной площади города. Беделия торопливо заговорила, словно у нее было очень мало времени, а ей нужно было успеть многое сказать:
