– Да, слушаю, – в трубке раздался раздраженный мужской голос.
– Здравствуйте. Глеб Константинович?
– Да, я. Это кто?
– Я Арсений Сергеевич Гаранин, врач первой городской больницы, отделение интенсивной терапии. У нас лежит ваша подруга Евгения Хмелева.
– Бывшая.
– Да, простите, бывшая подруга, – исправился Арсений, чувствуя, как рука непроизвольно стискивает телефон.
– И что?
– Я хотел сообщить вам информацию о ее состоянии…
– Меня уже спрашивали. Из полиции. Может, хватит?
– Нет, я не спрашиваю ни о чем. Я только хочу рассказать…
– Да в курсе я! – человек на том конце провода явно не обладал мало-мальским терпением. – Напали на нее. Вроде ж уже выяснили, я тут ни при чем.
– Но, быть может, вам нужно знать, что с ней.
– Знаете, что? Эта… В общем, она мне мозги скипидарила, а потом хвостом крутнула и ушла. Думаете, мне теперь вообще интересно, что там с ней да как?
Арсений не сразу нашелся с ответом. Мужчина выждал несколько секунд. Потом спросил уже помягче:
– Что там, сильно ей досталось?
– Очень. У нее…
– Хорошо, – перебил Глеб. – Просто прекрасно. Так ей и надо. Может, хоть чему-то научится, сделает выводы. Тварь. Наверняка сама напросилась и получила по полной программе. Не звоните мне больше. А ей можете передать…
Арсений не стал дослушивать.
X
Идя через больничный парк на следующее утро, Гаранин не сразу обратил внимание на этот звук. Протяжно-нудный и вместе с тем ритмичный, срывающийся порой на тихий визг.
Потом он заприметил Максимыча, нависшего над только что спиленной рябиной. Привратник снял свой неизменный тулуп, оставшись в несвежей фланелевой рубахе, синей, в серую клетку, и порывисто дышал, утомившись работой. Плечи ходили ходуном. Его рука сжимала рукоять зубчатой пилы, а на траве вокруг разлетелись свежие мелкие опилки. Мохнатая Берта лежала неподалеку, положив длинную морду на вытянутые лапы и тихо поскуливая.
Гаранин помнил эту рябину много лет – еще в бытность его интерном – школьники, пришедшие на апрельский субботник, высаживали несколько деревьев в парке, и крохотное тонкое деревце всего в две веточки было одним из тех давнишних саженцев. Он наблюдал, как из года в год рябина росла, крепла, ствол ее утолщался, а кора приобретала густо-медный цвет с металлическим отливом. В июне она вся стояла усыпанная крупными зонтиками белых соцветий с резким запахом, о котором нельзя было однозначно отозваться как о приятном. Зато по осени и зимой ее особенно любили пичуги, весело треща и обклевывая горькие грозди, и сугроб под ней был усыпан красной мелкой дробью, отдаленно напоминающей кровяные капли. Проходя мимо нее в период созревания ягод, Арсений непременно думал о той примете, по которой обильный рябиновый урожай сулит холодную и снежную зиму. Кажется, так оно обычно и случалось.
А в эту весну рябина не отошла от спячки. Все вокруг зазеленело и расцвело, а она продолжала стоять темным сухим остовом посреди весеннего буйства.
Максимыч перестал пилить древесину и замер. Арсений уже собирался поприветствовать его, когда заметил, что плечи привратника трясутся и содрогаются не от сбитого дыхания.
– Максимыч… – с испугом пробормотал он, пораженный в самое сердце. Видеть этого мужичка плачущим, хотя бы и со спины, оказалось больно.
Сторож вздрогнул. Он с величайшей осторожностью положил пилу, вытер поочередно оба глаза широкой мозолистой ладонью и только после этого повернулся к Арсению. Его лицо покраснело до самой шеи в вырезе рубахи, а в желтоватых белках глаз проступили капилляры.
Гаранин жутко растерялся. Он не знал, что делать, не знал, стоит ли спрашивать о причине слез, но даже если бы ответ оказался утвердительным, все равно его язык присох к небу и не пошевелился бы.
– Вы еще не знаете…
Не вопрос, а утверждение. И зависть человека, который и сам в эту минуту хотел бы не знать.
– Наша Саня. Нет ее больше.
Гаранин поверил сразу, без промедлений. И сам устыдился, что поверил, без уточнений, без расспросов. Саня Архипова-Франкенштейн, девушка с апельсиновыми волосами и веснушчатым лицом в форме сердечка. Брунгильда в ортопедических доспехах. Она встала перед ним так явственно, словно время отмоталось назад, и снова в саду были трое: он, она и Максимыч, утешающий ее перед выпиской.
Не проронив ни слова, Арсений шагнул к Максимычу. Он хотел обнять его, но внутри некстати сработал какой-то стопор, Арсений оробел и лишь неловко переступил с ноги на ногу.
Привратник сел на рябиновый пенек, слишком узкий в сечении, чтобы быть удобным табуретом, вставил в рот папиросу и принялся чиркать спичками. Его пальцы сильно тряслись, заскорузлые, с серой кожей и грязью под ногтями, и серные головки спичек срывались, не давая огня. Раньше Гаранину казалось, что от нервов не суметь зажечь спичку или зажигалку – не более чем клише. Но теперь в гулкой пустоте он опустился на корточки возле Максимыча, мягко отобрал из стариковских рук коробок и высек искру.
– Как же так-то, Арсений Сергеич?.. Как же она?..
Гаранин, ощущая в голове бестолковый мокрый синтепон мыслей, глубоко вздохнул. Едко пахло вонючим папиросным дымом.
– Как же так? – повторил Максимыч.
Больше он не проронил ни слова. Когда папироса догорела, он безвольно уронил ее из пальцев и, шаркая, побрел к сторожке, оставив на траве и пилу, и дымящийся бычок, и рябиновые обрубки.
Только после его ухода разум Арсения заработал в полную силу. Он почти слышал, как отстраненно щелкают шестеренки, подбирая варианты ответов на каждый из возникающих вопросов. Саня, Саня Архипова… Гадать было бессмысленно, и Арсений почти бегом направился в больничный морг.
XI
Из оранжевой тетради в синюю полоску:
«29 декабря. Очень-очень холодно. От рамы дует так, что шевелятся листья герани на подоконнике. Я отставила цветы подальше и проложила подоконник свернутыми в трубочку полотенцами – так хоть чуть-чуть меньше зябкого воздуха проникает в дом.
Но ничто не согревает квартиру лучше, чем приготовление пищи. Сегодня решила испечь имбирное рождественское печенье.
Когда-нибудь из этого же теста я буду печь составные части для пряничного домика. Мы вместе с детьми вырежем два торца, две стены и два ската крыши, прорези окон зальем растопленным мармеладом, чтобы стало похоже на разноцветные витражные стеклышки, а сверху прилепим на взбитый с сахаром белок леденцы и шоколадные капли. Обсыплем снегом сахарной пудры и украсим белой глазурью проемы и дверцу.
Ну а пока:
200 граммов сливочного масла смешиваю со 150 граммами сахара, ванильным сахаром и мечтами о грядущем;
