– Нет, с твоим телом все в порядке. Просто я должен научиться делать тебе приятно. Позволь мне.
Не решив этот вопрос с лету, Гаранин подошел к нему со всей присущей ему дотошностью: прошерстил несколько только появлявшихся тогда интернет-форумов, которые покидал с негодованием на человеческую бестолковость и грубость, и приобрел в магазине книгу по женской сексуальности. Ему не давал покоя образ Сергея Арнольдовича, который навряд ли стал бы заниматься всем этим. Но он – не его отец, и осознание этого факта воодушевляло Арсения.
Для того чтобы достичь цели, ему нужно было разобраться, кто она, его жена. Кто она внутри, в области невысказанных мыслей и фантазий. Хотелось залезть в ее голову. Пока же он уяснил только то, что она во многом ему не признается. Вот уж открытие. Борисовскую он решил не тревожить, ее взгляд на мир в этом вопросе никак не помог бы, да и неловко было обсуждать эту часть супружеской жизни, пусть даже и с подругой.
В один из выходных, когда Ира отправилась на свои курсы, он распахнул створки книжного шкафа. У самого его времени на художественную литературу не оставалось, и он обычно не заглядывал сюда. Но теперь ему в глаза первым делом бросились яркие обложки дамских романов. Для женщины, обладающей безупречным литературным вкусом, их насчиталось слишком много, почти целая полка. Арсений выбрал книгу с самой потрепанной обложкой – видно же, Ирина читала ее не один раз – и погрузился в чтение с самыми образовательными целями. Он хотел понять, как именно надо любить свою жену, чтобы она поняла, что он ее любит. Во всех смыслах.
И ему удалось. Не сразу. Но он раскусил, что ей надо говорить, как себя вести и что делать. Не всегда, но хотя бы изредка. Притом что механика его действий оказалась отнюдь не первостепенной.
Со временем Ирина перестала чуять подвох в его действиях. И однажды он был вознагражден. Все случилось именно так, как того хотелось…
Глядя на него слезящимися помутневшими глазами и тяжело дыша, она прильнула и горячо и обессиленно поцеловала его.
– Спасибо.
– Я тебя люблю, не забывай. А то мало ли, вдруг ты не знаешь.
Только теперь в его вены влилось долгожданное удовлетворение, принадлежавшее им обоим. Оно простиралось намного дальше, за пределы физических судорог и гормонального шторма.
Арсений и Ирина полежали, изучая узор обоев. Вечерело.
– Как думаешь, может быть, нам стоит родить ребенка? – предложил он, когда ее пульс под его ладонью выровнялся. Она вытаращила глаза, хихикнула и быстро-быстро закивала головой.
IV
С беременностью долго не складывалось. То, что в первые несколько месяцев представлялось волнующим предприятием, очень скоро утратило восторг новизны, и их большое Решение Стать Родителями обернулось хлопотами медицинского толка и подробностями чисто физиологического характера, в которых растворилась, растаяла магия продолжения рода. Гаранина это не обескуражило, а вот жена приуныла. Она часто стеснялась обсуждать с ним особенности своего организма, но он замечал, что Ирина волнуется, раз в месяц ходит пару дней грустная и какая-то неживая, и делал выводы, даже не спрашивая напрямую. Он тоже не хотел лишний раз тревожить ее своими вопросами.
Теперь Ирина крепко сдружилась с Борисовской: в руки другого врача Арсений доверить свою жену не пожелал. Ларка часто бывала у них в гостях, иногда с мужем, но чаще одна, и они выгоняли его из кухни, а сами распивали чаи и о чем-то болтали. Гаранин удивлялся, он не мог понять, что помимо медицинских приемов может связывать эфемерную Иру и грубовато-прямолинейную Ларису. Возможно, именно эта непохожесть их и притягивала, хотя Ларка частенько посмеивалась над Ирининой неиспорченностью:
– Как будто первый день замужем, честное слово, как девочка!
Ира вспыхивала, а Арсений грозил пальцем:
– Ты мне жену не смущай. Знаю я тебя.
В апреле, когда все живое восставало от мертвенного сна, на теплотрассах лезли желтые орды одуванчиков, окна первых этажей заслоняла помидорная рассада, а во дворе больницы пахло влажной землей, и не землей даже, а почвой, Ирина вдруг появилась на пороге его отделения (дальше не пустили) свежая, одухотворенная весной, с глазами-самоцветами и румянцем во всю щеку. То ли свет так щедро падал на ее личико, то ли все остальное этому поспособствовало, но он мог поклясться в эту минуту, что видит под тонкими покровами течение ее крови по капиллярам. Не красной крови, тут же поправил он себя, а той странной светящейся субстанции, которая одновременно и жидкость, и огонь, и называется жизнью.
– У нас получилось! – Она бросилась к нему на шею.
Он обрадованно вздохнул, прерывисто и неровно.
– Но ты уверена?
– Да, Лариса только что подтвердила! Четыре недели.
– Моя ты умница!
После ее ухода он еще чувствовал брожение света внутри себя, как будто их объятия объединили, и эмоции, и часть радости выплеснулись, перетекли из нее в него. Но вечером, по пути домой, стрелка его внутреннего барометра неожиданно поползла влево. Он не знал, что не так, и даже отказывался разбираться в этом. Все было хорошо. Скоро у него родится ребенок, но это произойдет через восемь месяцев, так что еще будет время, чтобы свыкнуться с этой мыслью и осознать ее в полной мере.
Даже женщинам сложно уяснить, что теперь все неуклонно меняется, и в их теле растет другая, неведомая еще жизнь. Но сама природа на их стороне, древняя сила инстинкта, помноженная на химию, сильнейшую химию в мире. Мужчины этого лишены, они лишь маячат на краю свершающегося рядом деяния. Они – на экваторе или на полюсе, в то время как женщины бурлят и плавятся в самом ядре, окутанные раскаленными слоями алой магмы, чтобы однажды полностью переродиться. И хоть внешне этот процесс взгляду постороннего и вовсе незаметен, пусть это никого не вводит в заблуждение: процесс глобален, он затрагивает каждую молекулу организма и каждое движение души, каждую мысль, страх, мимолетное сомнение и каждый восторг. Все то же, и все уже изменилось бесповоротно.
Гаранину как мужчине, как человеку и как врачу сложно было уяснить перемены, но он старался. Он не мог бы выразить в словах, что думает и ощущает, потому что ясного и цельного мнения об этом не составил. Порой ему казалось довольно глупым оживление Ирины, ведь вокруг полно беременных женщин, и в этом естественном состоянии нет ничего такого уж удивительного. Иногда он готов был расцеловывать каждый сантиметр ее тела, волшебного и чудесного сосуда с сокровенным содержимым. В эти минуты она казалась ему живым Граалем. Бывали дни, когда ему хотелось поскорее сбежать, потому что Ира становилась не в меру плаксивой и упрямой, и эта женщина мало походила на его благостную жену. Но он мысленно напоминал себе, что она такая – из-за него, ведь это же его ребенок растет в ней, и стремление было обоюдным. И тогда он начинал волноваться, поскольку прекрасно знал, как уязвима беременность и как часто что-то в этом отлаженном процессе идет не так. На самом деле удивительно часто, если сравнивать с другими природными функциями человеческого организма. С медицинской точки зрения это немало его обескураживало. Он, к счастью, был не из тех, кто равнодушно пожимает плечами и вспоминает минувшее, когда «в поле рожали, и ничего». Очень даже «чего», знал Гаранин наверняка.
