– Нет! – с силой бросила Ромашка. – Арсений Сергеевич, я же не дура, я смотрю, кому что можно делать. У нее отек и почка едва справляется, куда ей еще жидкость… А Баеву можно. Пусть девчонка потренируется. Ей же с больными потом работать.
– И поэтому что? Будем колоть бессловесных, которые сами за себя заступиться не могут?
– Ну, бабка из восьмой так разохалась, когда девчонка ей мимо вены промахнулась и стала под кожу вливать…
– Еще бы! Это же грубейшая ошибка.
– Она только учится. Мы вот, помню, друг на друге с однокурсниками учились… Все вены были в отметинах. А здесь ведь практика, в больнице…
– Вера! Вера! Ты сама себя слышишь? Это же вопиюще. Неприемлемо! Здесь люди не просто так лежат. Они не здоровые, понимаешь ты это? Они не давали никакого согласия. У тебя-то с каких пор мозги не работают? Да хоть исколите всех бабок в округе – но только с их согласия, а не так вот, без спросу. Себя исколите – мне все равно. А тыкать иглами коматозников – это низко. Низко, говорю! Позор! Я от тебя – от тебя! – такого не ожидал.
Ромашова вознамерилась что-то сказать, но он не чувствовал в себе сил больше слушать.
– Свободна.
Ромашка фыркнула и мгновенно исчезла. Арсений тоже не смог больше оставаться в отделении и вышел, страшно зыркнув на притихших постовых медсестер.
У лестницы его окликнули.
– Извините! Арсений Сергеевич?
Пришлось снова подняться на пару ступеней. На лестничной клетке ждал молодой человек. Завидев Гаранина, он огладил аккуратно постриженные русые волосы и грустно улыбнулся. Его карие, широко расставленные глаза придавали приятное и располагающее выражение лицу, круглому и мягкому, при общей худощавости телосложения – такое бывает у склонных к полноте людей, усиленно держащих себя в форме.
– Здравствуйте. Меня зовут Станислав.
Теплое и спокойное рукопожатие.
– Чем могу помочь, Станислав?
– Да вот, видите ли… Мне сказали, у вас лежит моя сестра.
– Возможно. Кто она, как ее зовут?
– Хмелева, Евгения.
Арсений замер. Станислав, не заметив произведенного этим именем эффекта, ждал ответа и вынудил Арсения согласиться вслух:
– Да, есть такая.
– Можно мне ее повидать? – Карие глаза стали просящими.
– Я… Э… вообще-то у нас не разрешаются посещения.
– Да, я понимаю. Знаю. Просто… Мне не так давно сообщили.
– Я не знал, что у Жени есть брат.
– Да, в полиции тоже этого не знали. У нас мать… Знаете, она сильно пьет. Конечно, такое не принято говорить, но сейчас не та ситуация, чтобы умолчать. Я поэтому так долго не появлялся, не был в курсе, она толком ничего сказать не могла. Сам-то служу, в радиовойсках, контрактник, под Пензой… Приехал, как только смог.
– Понятно.
– Вы не пустите меня? Хотя бы на пару минут. Как представлю, что она одна…
– Вы очень близки?
– Ну как сказать «близки»… У нас с ней всего пара лет разницы, но, сами знаете, мальчишки и девчонки – всегда немного врозь.
– Да, наверное…
Появление Жениного брата обескуражило Арсения. Он никак не ожидал, что у нее есть кто-то родной, она всегда представлялась ему одиночкой, крохотной лодочкой в житейском море, которую вдруг закружил злой водоворот.
Станислав ждал от него решения, но Гаранин почему-то медлил. Ему не хотелось пускать этого человека к сестре. Вдруг в сердце кольнула и разлилась жгучая ревность. Он так свыкся с тем, что во всем мире только он сам – единственный человек, кому небезразлична ее судьба, что теперь, встретив Жениного брата, отказывался принимать этот очевидный факт: Станислав имеет право. Он имеет больше прав на Женю, чем сам Арсений, намного больше. Чтобы уяснить это, Арсению понадобится передышка.
– Пойдемте, прогуляетесь со мной. Вы ведь хотите знать, как обстоят дела с вашей сестрой?
– Конечно, – оживился Станислав. – Конечно, хочу, а как же?
IX
Довольно глупо было вести этого парня за собой по обычному маршруту.
«Надо было или пустить его к сестре, или отправить восвояси, но уж никак не тащить на прогулку, – твердил сам себе Арсений, спускаясь впереди Станислава по лестнице, пропуская пожилую хмурую санитарку, толкая дверь от себя. – Какая ржавая пружина… сколько помню, она всегда такая же, рыже-коричневая, растягивающаяся, похожая на прямую кишку, и в потеках белой краски…»
– Вам нужно сразу уяснить кое-что! – беспричинно резко начал он, когда они поравнялись с ромбом клумбы посреди двора, и от неожиданности плечи Станислава распрямились. – Она в коме. Сначала мы держали ее в медикаментозном сне, но неделю назад введение лекарств прекратили, и оказалось, что началась кома. Несмотря на то, что мне тут всякое говорят в последнее время, я хочу донести до вас, что… Первое, кома – это серьезно. Она может окончиться выходом из этого состояния, а может только углубиться. Если сестра ваша очнется, она никогда не будет прежней, но насколько сильны окажутся изменения и когда это случится – я сказать не могу. Даже предположить. И второе, это все равно ваша сестра, пока не выяснено обратное. Не в физическом, а в ментальном плане, я об этом.
Вышло как-то коряво. Арсений негодующе сжал губы при одном только мелькнувшем воспоминании о Веронике Баевой. С того самого разговора на повышенных тонах она больше ни разу не появилась в горбольнице. И молодец.
Станислав кивнул несколько раз, задумчивый и настороженный. Огладил светло-бежевую ветровку на груди, извлек из нагрудного кармана тонкую пластмассовую расческу с мелкими частыми зубчиками, между которых виднелись белесые следы кожного сала, и принялся медитативно расчесываться. Верно, это помогало ему восстановить присутствие духа.
– Понятно, – только и выдавил он из себя.
Гаранин продолжил. Он вкратце описал операции своей Джейн Доу, мысленно возвращаясь в то утро, когда ее привезли и он шел по коридору, а вокруг клубилась сонная усталость со вкусом слез, и на деснах мягко перекатывались крупицы кофейной гущи. Особенно подробно описал черепно-мозговую травму, она вместе с повреждением селезенки и почки имела больше всего последствий. Переломы срастались хорошо.
– Да. Она любила творог… – пробормотал Станислав, противно тренькая зубьями расчески и даже не замечая этого.
Гаранин перевел дыхание:
– Вы по образованию не медик. Я мог бы вам сейчас по пунктам описать все… Вам вообще нужно знать, какие у нее повреждения? Я имею в виду… все повреждения.
Расческа оказалась крепко стиснутой в кулаке.
– Н-нет. Я думаю, нет, – сдавленно проговорил парень. – Мне нужны ваши прогнозы.
– А прогнозов как таковых не будет. Я уже все сказал. Ждать и надеяться.
