– Пахом Ильич, пошли готовиться к встрече гостей, заодно посмотрим, как они будут по реке скакать.
* * *
Две самые трухлявые шнеки из Лёдёсе, нанятые фактически для перехода только в одну сторону, забитые паломниками под завязку, через час тронулись в свой последний путь. Нищие, обессиленные постом и регулярными молитвами люди неумело начали выгребать против течения, стремясь войти в Ижорку. Лишь чудо спасло суда от столкновения, прямо напротив лагеря. Под неуёмный хохот с берега и рычание Спиридона, раздававшего тумаки направо и налево, лодки начали движение. Никакого вперёдсмотрящего не было и в помине. Кормчие шнек, не один десяток лет возившие продовольствие из Вестергётланда с минимальным экипажем, держа стиры
[6] в мозолистых руках, молили Ньерда
[7] о скорейшем завершении короткого плавания. Но разве могли старинные боги помочь своим детям, когда те отказались от них? Зато молитвы нынешнему не остались без внимания. Едва лагерь скрылся за извилистым берегом, как паломникам выпала неслыханная удача. На берегу лежал кверху дном однодеревок со сложенными на широких досках вёслами. Рядом был разведён костёр, на котором парил подвешенный на палке котелок. Лодка явно ремонтировалась, но не она являлась ценным призом, а аккуратно – не иначе как выкаченные по сходням – стоявшие рядышком несколько бочонков. Два мужичка, завидев чужаков, тут же бросились наутёк, а вся добыча в виде крепкой браги была вскоре погружена в шнеку к Спиридону.
К полудню жуткий вой тонущих людей разнёсся над рекой. Многих паломников спасло только то, что они были легко одеты. Десяток наёмников, успевших напиться в хлам, и шедший с ними на первой ладье личный состав потонул весь, сам Спиридон спасся благодаря тому, что умел хорошо плавать и, не раздумывая, резал ножом цеплявшихся к нему людей. Когда Ульф увидел жалкие остатки мокрого продовольственного отряда, то чуть не зарубил предателя-боярина.
– Безмозглые тупицы! Ты же сам не раз ходил по этой реке. Как можно было напороться на подводные камни у печины? Кол тебе в зад! Даже дети знают, что там, где у яра выступ, всегда большая глубина и быстрое течение. Молчишь? Да на тот берег можно вплавь перебраться, прямо отсюда. – Ульф негодовал. – Чтоб завтра с утра эти мокрые курицы были на том берегу. На своих горбах потащите, сукины дети. Грот поведёт их, а ты, пскович, будешь сидеть тут и думать об упущенных марках.
Ярл сто раз пожалел, что связался с таким неудачником, как Спиридон. Отправить же с паломниками надёжного рыцаря не представлялось возможным. Приказы в армии, конечно, не обсуждают, но в войске в те времена существовало негласное правило: обозом руководил самый больной или самый неспособный командир. Назначенный рыцарь мог просто обидеться, а так как в экспедиционном корпусе Фаси все офицеры были наёмниками, то после получения подобного приказа уважаемый человек, скорее всего, просто бы резко почувствовал недомогание и отправился выздоравливать домой. И самое главное, никто из круга благородных воинов его бы не осудил. Наоборот, приказ бы посчитали глупым. И лишь в одной армии средневекового мира, в Венеции, за эту должность шла настоящая резня. Лишь через несколько столетий, когда маршруты движений армий возрастут до нескольких сотен вёрст, полководцы поймут, что отточенная логистика снабжения – залог половины победы. А пока бывший ландбор и состоявшийся шпион ждал дальнейших указаний.
– Я б осьмушку украл, а Грот сопрёт четверть, – пробурчал под нос вымокший до нитки Спиридон.
– Грот! Ты слышал приказ? А чтобы доблестные воины поскорее высохли, отправь их в лес, нам нужно много дерева. Ха-ха-ха. – Фаси заржал, как конь перед свиданием, окружающие его рыцари тоже хихикнули.
– Лексей, – Ильич сидел на пеньке, слушая приёмник и вместе со мной комментируя услышанное, – что-то я не пойму. Больше сотни утопло, а они, нехристи, смеются.
– Во-первых, ярл этих паломников даже за людей не считает. Во-вторых, это нервы, Пахом, не может человек только одной войной жить, не выдерживает.
Я вспомнил записки натовских аналитиков, которые писали о том, что местные жители Афганистана смеются над американцами, постоянно ходящими в амуниции, не снимая оружия. Обзывают их трусами и сравнивают с храбрыми шурави. Конечно, те хоть воевали честно, лицом к лицу. Мало того, русские после службы могли даже без перочинного ножа пойти в духан, где веселились от души. Могут ли знать аналитики, что русский мужик на протяжении тысячелетий, сея хлеб, не знал и одного десятилетия мирной жизни. За этот период в нас выработалось отношение к войне как к труду. Иначе с ума сошли бы. Взять хотя бы Велимира, отрубившего пятидесяти кочевникам бошки на льду. Палача-профессионала и то стошнило бы, а он, как пришло время обеда, только руки снегом помыл и кашу сёрбал за двоих. Но как только трапеза закончилась, сразу стал воином, словно на работу пошёл. Поэтому и не надо нас злить.
* * *
Тем временем Александр Ярославович, изображая собой эталон спокойствия и выдержки, равнодушно выслушивал текст письма, который Магнус читал по слогам. Не то чтобы он испытывал триумф, в его душе зарождалось нечто иное, похожее на гордость. Ведь всё получалось, как в той «умной» китайской книге о военном искусстве, стоящей у него в шатре на резной подставке. Осознание того, что некоторые, так заботливо охраняемые тайны, благодаря его людям и друзьям давно не являются таковыми, не просто взбадривало князя, оно давало некую уверенность. А что может быть важнее этого чувства у лидера, тем более столь юного?
– Достаточно, я уже читал что-то подобное, не утруждайся. – Князь слез с сундука и приблизился к послу. – Если б вы не нарушили договор о лоцманском сопровождении и не напали на ладью Пахома Ильича, то… в общем, ты свободен, послов у нас в поруб не сажают, а вот с остальными я так не волен поступить.
– Большего и не прошу, конунг, – пожилой рыцарь склонил голову, слова давались нелегко.
Магнус вышел из шатра и направился к кораблю. Тяжкие мысли одолевали старого рыцаря. Их можно было построить по порядку и анализировать, но что толку, если молодой князь, на лице которого не дрогнул ни единый мускул, так уверен в себе, и даже больше, Магнусу показалось, что он обрадовался, узнав о прямой угрозе. А по виду вроде и не отморозок, пережравший мухоморов. Хуже того, о содержании послания, которое было запечатано восковой, смешанной с тёртым мелом печатью, знал не только ромей с греческим огнём, но и Сбыслав Якунович, который почти близко к тексту процитировал часть письма. А теперь, оказывается, и для новгородского конунга это было вовсе не тайна. Надо беречь Биргера как зеницу ока не потому, что просили помочь с его секретной миссией церковники, он один из всех видел, что печать цела. И самое важное, что буквально с тревогой кричало в его голове – новгородцы абсолютно готовы к свейской экспансии. А это означало полную инициативу и чёткий план по противостоянию потугам Ульфа Фаси. Как ни крути, из этого похода он ничего не принесёт, а значит, и залог достанется монастырю.
