– Правильно, не продадут, так как у них есть постоянные покупатели и отлаженный рынок сбыта. Но у нас будет указ князя об обязательной продаже.
– Верно, князь! – Якунович подошёл к столу, взял дольку лимона и сунул себе в рот. – Забыл я про него. Только после этого житья ему в Новгороде не будет, с потрохами сожрут.
– Лексей, – Гаврила тоже съел лимон, – ты хоть представляешь, какую надо иметь казну, чтобы скупить весь хлеб? Думаешь, до тебя не пытались подобное сделать?
Новгородский боярин стал вспоминать все махинации спекулянтов, происходивших в городе за последние двадцать лет. Припомнил даже Ярослава, который устроил в городе голод, а про события десятилетней давности, когда буханка хлеба торговалась по восемь кун, а кадь
[10] ржи продавали по двадцать гривен, при цене в три, в самое голодное время, даже прослезился. После пошли названия хлебных областей с именами махровых спекулянтов, причём по возрастающей, от мелкокалиберных до настоящих монстров, и в конце монолога добавил:
– Кстати, – продолжал Гаврила Алексич, – Строгана надо придушить, совсем обнаглел. На пару с Белозёрцами тридцать ладей в прошлом году продал. Но монастырям князь не указ, – уставившись в мою сторону: – Вот если с монахами столковаться.
– Думаю, попытки контроля над рынком были. Предполагаю, что некоторые из них даже вышли удачными, хотя об этом никто и не догадался. Только вот в этом году хлеба извне не будет, Суздаль еле сможет прокормить себя сам, пошлины введут такие, что не будет смысла вывозить его, Владимирское ополье разорено. Задача не скупить зерно, а затем втридорога перепродать. Цель – сохранить хлеб на голодное время. Свои гривны, да ещё с хорошей прибылью, мы вернём, сейчас надо пострадать за Новгород, дабы дети наши зимой лебеду не ели. А монастыри пусть попытаются скупить хлеб, мы должны там оказаться раньше. Предложим общинам новые инструменты, которые позволят поднять урожай в будущем году, где надо, заплатим серебром, а где не получится, то придут княжьи дружинники и объяснят, кому надо продавать.
– Так-то оно так, – протянул Гаврила, – только с монахами из-за хлеба сориться нельзя. Это я точно знаю. Что скажешь, Пахом Ильич?
– Пострадаем за Новгород, вот только где купленное зерно складировать? Таких больших амбаров во всём городе не сыскать. – Пахом Ильич был в курсе наших планов и вставил свой вопрос для проформы.
– Будем строить, – сказал я, извлекая из заранее принесённого тубуса карту. – Выберем удобное место, например, Ореховый остров. Там и поставим острог с амбарами. Лучшее место и найти трудно, посмотрите на карту.
– Лексей, а поближе, это ж в какую даль переться? – Сбыслав подошёл поближе к рисунку местности, цокнул языком, но более подходящего места строительства не указал.
Необычность карты состояла в том, что рисовали в то время, привязываясь к определённому ориентиру, считая его нулевым меридианом, от него и плясали. В лучшем случае на рисунке могли указать направление течения реки и глубину в сомнительных для судоходства местах, чаще просто обозначали приметные места да селение, где переночевать или коня подковать можно. А тут создавалось впечатление, что существует ещё одна, более гигантская карта, с которой просто скопировали кусок и принесли сюда.
– Устье Невы, бывал я там. Хорошее место с недавних пор. – Гаврила тоже приблизился, но, в отличие от Якуновича, больше заинтересовался листом плотной бумаги. – Лексей, а Мурманск далеко, покажи где?
Подобного поворота событий я не ожидал. С виду пьяненькие бояре оказались совершенно неподвластны «зелёному змию». Спокойно выслушали моё предложение, вроде согласились участвовать, но при этом не забыли свои интересы и в карте сразу разобрались.
– Далеко. Тут не указано, бумага кончилась, – настороженно ответил Гавриле.
– Так мы это сейчас исправим. Ты пальцем покажи, в какую сторону от реки. – Якунович встал по левую руку от меня, и теперь я оказался почти зажат между двумя боярами.
Резко сделав шаг назад, я дал возможность друзьям чуть ли не стукнуться лбами, и с возгласом: «Ой!» Гаврюша и Сбыслав обняли друг дружку.
– Давайте думать о деле, – продолжил я, – а не о том, где Мурманск найти. Кто знает, как дорого будет торговаться рожь через месяц?
Заседание продолжалось недолго. Едва мы выработали общую концепцию, полностью определившую стратегию наших действий, и распределили обязанности, как за воротами раздался невообразимый шум, смешавший в себя множество людских голосов с криками о помощи, вой животных, протяжный металлический звон, словно стучали по рельсе, и наконец, отчётливый зов, поставивший всё на свои места:
– Пожар! Пожар! Рятуйте!
Все выскочили на улицу. Народ бежал к оврагу, где через дом от нас уже поднимались яркие языки пламени. У колодца постепенно выстраивалась цепочка людей, передававшая вёдра с водой, но, судя по всему, человек проигрывал огню. Треск обвалившейся крыши и разлетающиеся в разные стороны головни создали ещё один очаг. Теперь уже горела солома на пристройке соседнего дома.
– Пахом Ильич! – крикнул я. – Вытаскивайте из конюшни механизм.
– Лексей, ты что? Тебе огня мало? Надо помогать тушить!
– Нам нужен только механизм и его работа. Пахом Ильич, вытаскивайте. Вместо бочонка с огненной смесью я присоединю трубу к бочке с водой, что во дворе стоит, отсоединю наконечник с зажигалкой, и вместо струи огня будет вода. Главное – качать успевать и воду в бочку доливать.
Едва я закончил со сборкой, как искры стали залетать на крышу купеческого дома. Гаврила вместе со Сбысловом скинули нарядные рубахи и по моей просьбе взялись за рукояти насоса. Пахом в это время организовал поднос воды. Едва только возникала угроза возгорания, как я направлял в ту сторону трубу теперь уже водомёта и успевал затушить огонь. Так продолжалось почти час. Пристройку соседского дома, как и первичный загоревшийся дом, спасти не удалось, зато распространиться огню дальше мы не дали. Людское столпотворение продолжалось ещё долго, но один момент сильно удивил меня. Соседи стали помогать погорельцам, и не словами сочувствия, а самым что ни на есть материальным способом. Кто-то приютил спасшуюся скотину, кто-то предложил погостить у себя, а большинство, как только староста улицы установил раскрытый ларец, стали приносить деньги.
* * *
Гюнтер плохо помнил события последнего времени. Толчком в бок его разбудили, заставили с колодкой на ноге выползти с телеги, спросили имя и отвели в конюшню. Единственное, что отложилось у него в памяти, как подлым образом пленивший его новгородец пересчитывал марки в сундуке. После этого как отрезало. Его продали как барана на ярмарке, правда, за очень большую цену, за сундук с серебром. Швабец откусил кусок сладкого пирога, стал жевать, одновременно размышляя о своём положении. Отцовское наследство не светило ни при каком раскладе, тем более, после того, как его выперли из родного дома. Но то ладно, с этим он давно смирился. Даже если родственники по матери узнают, что он в плену, то при всём желании не смогут собрать тех денег, что были уплачены. А скорее всего – не захотят. Старший брат даже обрадуется, как же, заучка Гюнтер угодил в лапы к руссам, надо было не грамоте учиться, а бою на мечах. А разве я плохо обращаюсь с мечом? Разве я не смог собрать сорок бойцов, каждый из которых в открытом бою стоил двух? Если б не этот священник, который пообещал новый крестовый поход во спасение души и помощь с княжеством, в жизнь бы не отправился на Балтику. Какой, к дьяволу, крестовый поход, если только на мне был нашит крест, ни один рыцарь и не думал об этом. Деньги, виной всему этот проклятый металл, вернее его отсутствие. Утро вечера мудренее, так вроде говорил псковский купец. Эх, какой был человек, жизни своей не пожалел, защищая юного Гюнтера от разбойников. Укрыв голову от колючего сена, он зарылся в него, и сон постепенно овладел рыцарем.
