Похвалить Ильича было просто необходимо. Так что, едва увидев его, я с ходу выпалил:
– Пахом, ты молодец. За такой короткий срок, и столько успеть сделать.
– Всё просто, Лексей. Помнишь, Хлёд мне двух суздальцев продал?
– Так вроде они иудеи были. – Стал припоминать историю покупки рабов на Готландском подворье.
– Кем они только не были. И иудеями, и саксами, и даже бургундцами. Два года в неволе томились, никто не выкупал, а когда до дома сбежали, то оказались в ещё худшем положении. Сам знаешь, в Суздале сейчас ничего из камня не строят, да к тому же Никифор какую-то заразу подхватил, вот и выперли их из города. Сказывали, что даже кору ели и от отчаянья продались одному иудею, – Пахом перекрестился, – тот пообещал к франкам переправить. Мол, замки там каменные возводить будут, мастера на вес золота. Поверили горемычные, да пирог только с виду сладким оказался.
«Ничего в мире не меняется. Всё, как у нас», – подумал я.
– Они как на рисунок глянули, тот, что в картах лежал, чуть плакать не стали. Для суздальских каменных дел мастеров важно память о себе оставить, чтоб потомки восхищались. Оно гордыня, конечно, но какой мастер не хочет, чтоб творение его рук помнили? Так что работают на совесть и остальных на себя равняться заставляют.
Ильич обвёл меня вокруг башни, показывая качество кладки. Не впечатлило, однако одна странность в глаза бросилась. На первом, тщательно отёсанном камне, положенном в основании башни, втихаря от всех зубилом было выбито: «Никифор и сын Михайло из Суздаля заложи град на усть Невы, нарицаемый Орешек месяца иулия в 29 день». И как это понимать? Выходит, по мнению зодчих именно они, а не какой-нибудь князь, царь или властитель закладывают город, впрочем, по-своему они правы. Закончив с осмотром фортификаций, мы углубились в глубь острова. Зерно, разложенное по коробам, хранилось в пяти амбарах. Как объяснил Пахом Ильич, подобный метод упаковки подсказал Гаврила, привезший берестяные корзинки почти за бесценок из Юрьева монастыря. Мол, так проветривать удобнее.
– Удивительно, мне сказали, что двадцать тысяч пудов скупили, – на мой взгляд, на острове находилась только половина, – неужели всё уместилось здесь?
– Нет, столько было не вывезти. В одну корзину все яйца не складывают, вдруг пожар али ещё что-нибудь! Большая часть в монастыре, Алексич пообещал настоятелю, что привезёт чудо-плуг в подарок, хотя монахи просили колокол. – Пахом улыбнулся своей фирменной улыбкой, после которой становилось понятно – сделку провернул удачно.
Палаточный лагерь окружал амбары полукругом, разместившись промеж деревьев. На самом видном месте посреди вытоптанной травы стоял мой бывший походный шатёр, который в прошлом году был подарен Ильичу. Его собрат ушёл за шесть золотых солидов в Смоленске, и вроде бы в Новгороде ещё один. Бухгалтерия, конечно, велась, но по памяти я уже не мог упомнить, что куда ушло. Вдруг прозвенел колокольчик.
– Незваные гости? – спросил я.
– Чужаки – два звонка, а это Сбыслав с Гаврюшей с охоты возвертаются. Бренко им кабана проспорил, вот они с утра, – Пахом указал пальцем в сторону Лопского погоста, – на тот берег и укатили. У Якуновича сокол есть, но он его с собой не взял – побоялся.
Мне стало интересно.
– А предмет спора? Из-за чего весь сыр-бор?
– Сбыслав сказал, что у сапсанов пары на всю жизнь. Людвиг не поверил, побежал у Гаврюши спрашивать, тот и подтвердил. – Ильич поправил фуражку, готовясь встречать друзей. – Одним словом – немец, хоть и крещёный.
Радости от встречи не было предела. Охотники добыли трёх подсвинков и матёрого секача, весом не менее десяти пудов. Четверо ушкуйников с трудом снесли добычу с насада. Сбыслав рассказывал результаты охоты, пытаясь короткими фразами пересказать всё приключение:
– Еле допёрли. Людвиг рогатину сломал. Клычища – в пять вершков. Гаврюша портки порвал.
– У меня идея, хотите картинки, как у Пахома Ильича в кабинете? Только не с ладьёй, а на фоне трофеев. Встаньте возле кабана, так нагляднее будет, что за зверюгу вы убили.
Пока охотники кучковались, не понимая, что от них требуется и отчего всем надо смотреть в одну точку, я незаметно снимал их на камеру, пусть ребятам будет подарок. Вечером, за ужином у костра мы делились новостями. Во всех подробностях была поведана история про закупку монастырского хлеба, начиная с найденной подковы и заканчивая огромной гадюкой, которая чуть не ужалила Людвига. Я поведал о походе в Смоленск, о том, что к Киеву движется орда кочевников и Русь снова умоется кровью, а тысячи жён вереницами поплетутся в степь, плача по погибшим мужьям и сыновьям, не сумевших их защитить.
– Не сдюжит Киев. Гордые больно, пупом земли себя считают. Нет в них стойкости нашей. – Гаврила отпил вина и проверил ножиком готовность поджаривающегося на вертеле кабана.
– Отчего не сдюжит? Батька сказывал, правда, давно, что стены высоки и храмов каменных – не счесть. Киевлян много, что муравьёв в лесу, – возразил другу Якунович.
– За последнее время все кому не лень Киев на копьё брали. Дай бог, уберечься ему в этот раз, только чую, плохо дело будет. – Пахом срезал кусок мяса с туши и уставил свой взгляд на костяной наконечник стрелы, оставленный в теле животного не столь удачливым охотником. – Видите этот наконечник, так и Киев будет костяшкой тыкать, когда крепкое железо рогатины потребно.
– Рогатина и то сломалась, – подал голос Бренко.
– Сломалась, твоя правда. Ибо силён враг, но её и одной хватило. Кулаком надо бить, а не перстами растопыренными. От нас земля Русская пошла, объединить Новгород её должен. – Ильич покраснел от волнения, впервые при друзьях он высказал то, что наболело.
– А ты попробуй, Пахом Ильич. Удача у тебя есть, всё, что ни задумал, получается. – Сбыслав привстал с бревна, заменяющего лавку. – Да только Русь за князем пойти может, за купцом – нет. Ты уж извини, Пахом Ильич.
– Разве купец? – Бренко тоже привстал. – Остров, а скоро и крепость, Пахому Ильичу принадлежит, значит, земля у него есть. Дружина – вот она, шесть десятков. Князь новгородский, его любит, ближником своим при мне называл. Уже не купец он – боярин.
– Сбыслав, Людвиг правильно говорит. Пахом Ильич теперь боярин, я своего друга поддержу, если что. – Теперь привстал и Гаврила.
– Пахом мне тоже люб, и друг он мне, ничуть не меньше, как ты мне, Гаврюша. И за боярство его я свой голос дам. Князя искать надо или своё княжество делать – только так.
Возле костра стояли четверо мужчин, сами того не зная, совершившие завихрение в реке под названием История.
* * *
Гюнтер спал лёжа на животе, обхватив подушку обеими руками. Ему снова снилась принцесса на коне, только теперь он знал её имя.
– Гюнтер! Ты мой король. Помоги слезть с коня, – попросила Нюра.
Ноги вновь обвили страшные корни, и хуже того, между ним и любимой появился Пахом Ильич, одетый в чёрную как уголь кольчугу. Сверкнула сталь меча. Но что это, клинок пронёсся рядом, разрубив оковы. Корни рассыпались и превратились в маленьких змей, шипящих и отползающих. До Нюры оставался один шаг, как из земли вырос православный крест. Штауфен проснулся.
