Бояре поорали на вече, довели простой народ до кипения, а сами собрались в укромном месте, в хоромах посадника, дабы потолковать о делах своих скорбных. Первые люди города сидели на лавках, друг напротив друга. Места давно были закреплены и передавались по наследству. Строган, как обвиняющая сторона, открыл заседание, оторвав свой зад от насиженного места.
– Ты, Сбыслав, на пару с Гаврилой не со своей мисы есть стали. Морды не треснут?
– Ты, Строган, со свеем снюхался. Супротив православных пошёл, Новгород наш уморить захотел, – ответил Якунович, тоже привстав с лавки.
Начался гул, посыпались оскорбления и обвинения, совершенно не касающиеся дела. Была бы трибуна – наверняка б заблокировали.
– Тише! Бояре, побойтесь бога. Не для этого мы здесь собрались. – Посадник попытался навести тишину.
Вскоре гам затих и стали высказываться остальные, но по своим наболевшим вопросам. Обсуждали, сколько потребно средств на приведение в божеский вид западной стены, кто этим будет заниматься и не получится ли как в прошлый раз, с мостовой на Загородском конце, когда постелили гнилую древесину. В общем, парламентарии Новгорода ничем не отличались от современных, что в России, что на Украине. Сотрясание воздуха – и никаких дел. Про высадку свеев в устье Ижоры или о последних событиях на Ореховом острове никто более не вспомнил. Сбыславу порекомендовали искать тёплое место в Ладоге, напомнив, что теремок молодожёнов сделан из дерева, а пожары – настолько частое явление, что…
Партия Строгана победила. Слишком многие были завязаны на торговле с западными землями. Угроза своим кошелькам перевесила угрозу приближающегося голода и иноземного вторжения. От услуг Александра отказались. Взамен его приняли решение посадить другого Ярославовича, Андрея, который не будет вникать в торговые махинации олигархов, а в случае военной угрозы попросит своего отца помочь войском. На прощание Александру напомнили: «Новгородское княжество по наследству не передать. Для деток своих надо поискать других земель».
После сходки Сбыслав навестил Пахома Ильича. Возвернул крытый возок, на котором катались молодожёны, посетовал на недальновидность бояр и в конце визита чуть не расплакался.
– Прости, Пахомушка. Змей пообещал дочку мою заживо спалить. Нет у нас сейчас власти, нечем ответить. – Якунович сидел в кабинете Пахома за столом, отказавшись от коньяка.
– Полно тебе, не горюй. Придёт наше время, будет и на нашей улице праздник. – Ильич хотел добавить присказку про телегу с пряниками, но передумал.
– Бежать тебе надо, – продолжал Сбыслав, – бояре Андрюшку поставить хотят. Он юнец, ни в чём не разбирается. Крутить им будут, что колесом в телеге. Покуда договорились про распри забыть, да только нет у меня веры Строгану.
– Андрея Ярославовича князем? – переспросил Пахом. – Совсем с ума посходили. Орденцы в Копорье уже крепость ставить начали. А знаешь, что дальше? Как Чудь и Водь разорят, возле Новгорода станут, санные поезда начнут щипать, так сразу за Сашкой и побегут. Попомни моё слово. Хотя, какого бы князя не поставили, войны с ливонцами не избежать. Надо собираться.
– На остров пойдёшь?
– На остров. Крепость дострою. Дружину соберу, всех буду брать: и латинян, и православных, и многобожцев. Суздальских только сегодня тридцать воев принял. Византиец к себе подался, амуницию подвезёт. Ты главное тут держись. Ладожанам своим передай, чтоб не мешали. Одно дело делаем, Русь в единый кулак собираем.
Сбыслав просветлел лицом, плеснул в бокал коньяка.
– Значит, княжество делать будем?
– Бери выше. Русь делать будем. И Новгород станет сердцем новой Державы. Выпьем за это. – Друзья чокнулись и опустошили бокалы.
* * *
Строган в это время строчил письма, вставляя в нужных местах фразы из толстенькой книжицы, написанной на латыни. Ему-то без разницы, будет ли вдумываться в эти заумные выражения получатель послания, или нет. Зато наверняка отметит про себя, что боярин гораздо ближе в вопросах веры, чем иные высокопоставленные послухи. Впрочем, ради личной выгоды он бы и на Коран сослался и на Виная-питаку вкупе с Авестой. А что? Это для безграмотных верующих важны догмы, а он видел в религии лишь возможность дополнительного контроля над людьми, сиречь власти. И если будет польза, то можно и намаз совершить, и перекреститься в тот же день.
Так сказать, отчёт о проделанной работе писался втайне даже от самых близких. Ибо не сможет жена простить мужа, а дети отца, если б узнали об учинённой измене. «Вкусно есть, сладко пить, мягко спать – это все любят, – приговаривал он про себя, – один я знаю, как этого достичь». Закончив послание для Эрика, Строган убрал книжицу в сундук и выложил на стол чистый листок пергамента. Воистину – «Ласковый телёнок двух маток сосёт».
Через три недели Хайнрик фон Вида просматривал почту, которую ему доставили утром. Дела в основном касались палестинских событий и ничего существенного не представляли. Всё как обычно: обещания, яростные призывы, просьбы о помощи людьми и деньгами. Его секретарь стоял в углу за кафедрой и готовил такие же пламенные ответы.
– Глупцы! – Хайнрик отложил в сторону бесполезный пергамент. – Отрубленную руку не отрастить. Ульрих, есть вести от руссов?
– Да, мой господин. Вас дожидается купец из Любека. Мне отдать послание отказался, – Ульрих пожал плечами, – думаю, это связано с Псковом, там всегда тайны.
Фон Вида интересовали больше события в Новгороде, основного соперника в регионе, особенно слухи об удачливых действиях юного князя, однако и псковские секреты могут стать полезны. Почесав затылок, он задумался: секретное послание было к нему лично, и это весьма настораживало. Ведь информация из незнакомого источника всегда вызывает подозрение, а значит, приносит больше вреда, чем пользы.
– Странно, почему послание адресовано мне, а не Конраду. Ландграф Тюрингенский пока ещё магистр Ордена. Политика в его компетенции, да и псковскими делами заведует Дитрих Гронингемский. Уж не козни ли это?
– Может, стоит принять его? – сказал Ульрих с улыбкой. – Не отсылать же купца к Конраду. Иначе мы ничего не узнаем, и, если это чьи-то козни, то в следующий раз они станут более изощрены.
– Ты дьявольски проницателен, Ульрих. Зови.
Стража пропустила купца в комнату, отобрав при этом сумку и ощупав одежду. Предприниматель не противился, иронично хмыкнул и, зайдя внутрь, перекрестился на висевшее на стене распятие. Покрутив головой, обнаружил лавку у крохотного оконца и, усевшись на неё, стянул сапог со своей ноги.
– Что ты себе позволяешь? – начал, было, Ульрих, видя подобную бесцеремонность.
Вскоре из сапога вылетел свёрнутый пергамент. Запашок от него исходил ещё тот, но и в помещении не розы росли. Едва купец поднял его, как Ульрих выхватил послание и передал своему начальнику на оловянном подносе.
«Князь Александр Ярославович вместе с дружиной изгнан из Новгорода. Дорога открыта. Преданный друг Германа фон Зальца, да упокоит Господь его душу, боярин Строган».
