– Резун, ходь сюды, – подозвал я крестьянина, – будешь грехи свои отрабатывать, паскудник. Шмелём в сторону хозяйственного двора, где четверо монахов готовят доски. Тебе дадут топор, помогай короба сколачивать. И смотри мне, чтоб на совесть делал, глаза мои тебя б не видели.
К обедне Снорька с ладьёй был уже в обители, ожидая важный груз. Деревенские телеги еле ползли под тяжестью ящиков. После пятой ходки из щели между досок выскочил серебряный дирхем. Резун, управлявший второй лошадью, случайно споткнулся, тут же поднялся, кашлянул и незаметно от всех спрятал находку за щекой. При погрузке кормчий пожаловался, что ящики настолько тяжелы, словно золото везут, и, показывая рукой, куда какие сундуки ставить, тоже подобрал выпавшую монетку, но запихнул её обратно, между щелями. Возничий это увидел, а вскоре стал свидетем диалога. Болтая о всякой всячине со свеем, кормчий поинтересовался о планах. Конечный пункт стал известен: Нева, Ореховый остров; и время – пока река не встала. Когда последняя телега была разгружена, настало время возвращать крестьянское добро хозяевам. Резун был тут как тут. Умудрился привязать вторую упряжку волов к первой телеге и тронулся в сторону родной деревни. По прибытии на место, придумав про какое-то указание монахов, собрал с соседей полный мешок продуктов и, оставив жену с детками куковать, дунул на запад, в поисках новой жизни. В Пскове, к Дитриху Гронингемскому оборванного смерда с телегой даже близко не подпустили, зато его выслушал Ульрих, а после пыток – вскоре и фон Виде.
– Далековато казну отвезли, – проворчал немец сквозь зубы, – оказывается, вот, что графский сынок с приятелем там искал. До начала зимы можно не дёргаться. Ульрих, достань подробную карту местности. Торгаши в тех местах шастают круглый год, наверняка какие-то записи есть, поспрашивай у местных. Если не выйдет, используй людей Твердилы, но в самом крайнем случае.
Больше Резун ничего не услышал, да и не смог бы. Палач удавил его в ту же секунду, как Хайнрик фон Виде, почувствовав запах денег, выскочил из пыточной. Уже сидя в седле, крестоносец стал анализировать ситуацию в Ордене, присовокупив только что полученную информацию. Серебро можно было превратить в замки, новых кнехтов и жадных наёмников. Помимо этого деньги давали право на власть. Рыцарям, безвозмездно оберегающим паломников, место только в песенках трубадуров, ну, может, ещё в пустых головах юных обормотов, мечтающих о славе. Настоящие воины Христа дерутся за нечто другое, более осязаемое. Земли захватили много, теперь нужно серебро, а оно привлечёт новых переселенцев. Фон Виде мог поставить под знамёна Ордена около шестисот воинов и десять братьев-рыцарей. На большее рассчитывать не приходилось. Покорённые язычники бунтовали, поговаривали о широкомасштабном восстании в Пруссии. Вармии, патангии и барты подчинили свои области Ордену, однако без вооружённого отряда в местные леса было лучше не соваться. Святополк Поморский набирал силу, замки Висенбург, Резель, Брунсберг и Хейльсберг ещё не были достроены, и там приходилось держать крупные отряды. Оплотом оставался Бартенштейн, но из его гарнизона не выдавить даже калеку. Более-менее мобильными оставались три сотни кнехтов в Копорье, из которых можно привлечь две: двести пятьдесят собственных, остальные наёмники. В принципе – сил достаточно. Оставалось прояснить серьёзность штурмуемого укрепления, а дальше дело техники. Через полторы недели был составлен план кампании. По рассказам купцов, недавно вернувшихся с Ладоги, на острове возвели несколько башен, кое-где обнесли периметр частоколом и заняты внутренними постройками, позабыв насыпать вал. Больше пятидесяти человек одновременно замечено не было. Способный к рисованию ганзеец, даже намалевал картинку, посмотрев на которую, Хайнрик только усмехнулся: «Русские совсем не разбираются в фортификации. Захватим за день, а потом всё достроим по уму».
Так и закончилась история несостоявшейся осады Юрьевского монастыря. В этом году на него более не покушались, а с первым снегом, вообще, позабыли. Гаврила Алексич просидел там до октября, после чего с лёгким сердцем отправился в Новгород, дожидаться моего возвращения. В конце месяца, когда можно будет двигаться по льду, была запланирована поездка в Торопец, а оттуда в Смоленск. Как-никак, я пообещал ему не просто незабываемую санную прогулку в возке, на котором выезжали из церкви молодожёны, а помощь в продаже трёхсот собольих шкурок. Такой ценный груз никому не доверишь, и Алексич глаз не сводил сначала со своих соболей, а потом на закупленный за часть из них товар – пастилу. Коломчане драли цены за неё безбожно, но Евстафий сделал скидку оптовому покупателю. Да и как не сделать, коли производство собственное.
На Руси начинались святки, и, как мы ни спешили, выигрывая каждый день по две-три версты, Великдень мы встретили в дороге, подтвердив пословицу, что поспешать надо не торопясь. Не доехав до Ильмень-озера около четырёх вёрст, где могли иметь крышу над головой, мы вынуждены были заночевать чуть ли не в чистом поле. В санном поезде особо не колядовали, если не считать двух сыновей купца, которые обошли всех с огромным, с их рост, мешком, собирая праздничную дань. Отдав барчукам кулёк леденцов, выпил подогретого вина – и всё, в люлю. Безусловно, двигаясь через Торжок, мы бы успели встретить праздник в славном Новгороде, но всему есть объяснение. Такой крюкообразный маршрут не оказался случайным. Возле Торжка, не в пример прошлым годам, стало неспокойно. Шайки лихих людишек плодились быстрее, чем их ловили. Рисковать же своими тридцатью санками, нагруженными добром под завязку, и купеческим поездом, напросившимся к нам по дороге, не хотелось и вовсе. Под утро началась метель, да такая, что в двух шагах ничего не было видно. Возничие укрыли лошадок попонами и после неудачных попыток разжечь костёр стали бегать к нам за углями. Потянулись долгие часы ожидания, а поскольку в дороге мы успели поиграть не только в нарды, на которые уже смотреть было тошно, но и в другие разные игры, мы затянули очередную беседу. Всю дорогу Гаврила восхищался домом Савелия. Разубеждать его, что рязанец просто гостит у меня – не стал, да и некогда было. Сотник устроил Алексичу охоту на медведя, забывшего, что зимой надо спать, забрав боярина с собой на пару дней в лес. Подарил новые доспехи, взамен якобы посечённых под Юрьевским монастырём, выпил с ним не менее бочонка вина, после чего был зачислен Гаврюшей в лучшие друзья. Хотя мне показалось, что это произошло немного раньше, после тренировочного боя, когда Савелий обучил новгородца ловко выбивать меч из руки.
– Ты печку видел, Лексей? – Гаврила Алексич поправлял шубу, готовясь ко сну. В возке было настолько тепло, что хотелось распахнуть дверцу.
– Конечно, даже наблюдал, как её клали. В Смоленске артель плотницкая есть, так там печник – золотые руки. Игнатом звать. Он весной в Новгород приедет, Пахом Ильич с ним договорился. Поговори, может, и тебе сложит, – уже зевая, ответил боярину. – Ты лучше ответь, надолго сие безобразие?
– Коли на Аггея будет сильный мороз, то стоять ему до Крещения. А пока рано что-либо говорить. Думаю, мы ещё Подагу станем благодарить, коли только день потеряем. Сена на три перехода осталось, овса почти нет, тяжко придётся. – Гаврюша приоткрыл дверь, высунул голову и тяжко вздохнул. – Я скоро, отлучиться надо.
